Что я любил
Шрифт:
Эта ранняя работа Билла и другие холсты из той же серии вдруг приобрели пророческое звучание — так, словно художник еще много лет назад знал, что рано или поздно его модель вместит в себя тела других людей, разъевшихся до необъятных размеров или заморенных голодом до скелетоподобия. Среди тех, кого Вайолет регулярно навещала, была молодая жительница Квинса по имени Анджи Нотт. Она никогда не выходила из дому, в котором жила вместе с матерью, тоже толстухой, но не такой, как сама Анджи, которая весила сто шестьдесят килограммов. У миссис Нотт была маленькая мастерская по пошиву штор на заказ, и Анджи вела всю бухгалтерию.
— В шестнадцать лет она окончила
Вайолет показывала мне фотографии Анджи.
— Толстые люди по сравнению с ней просто худышки, — вздохнула она. — Такое ощущение, что она сделала собственное тело пещерой, где можно спрятаться. Ты не поверишь, Лео, но я ее понимаю. Ей кажется, что окружающий мир таит в себе опасность, а среди этих толстых складок ей не страшно, даже если в перспективе маячит диабет или гипертония. На ярмарке невест она вообще не котируется, кому нужен этот студень? Так она только рада.
Иногда Вайолет ездила не к Анджи, а к Кэти, находившейся на лечении в нью-йоркской больнице. Вайолет называла ее "Екатерина Сиенская", потому что она напоминала ей почитаемую доминиканцами Екатерину Бенинказа из Сиены, строжайшую постницу, уморившую себя голодом.
— Она блюдет чистоту строже и беспощаднее, чем иная монахиня, — рассказывала Вайолет. — Но в этой чистоте есть что-то чудовищное. Ее умишко загнан в очень ограниченное, узенькое пространство, но он там постоянно движется, понимаешь? Дай ей волю, она заведет свою волынку про пользу голодания и будет твердить об этом с упертостью замшелого средневекового алхимика. Стоит ей съесть кусочек печенья, как она чувствует себя согрешившей и зашлакованной. На нее смотреть страшно, но глаза ее светятся от гордости. Родители, конечно, виноваты: не вмешались вовремя. Они не понимали, что с ней происходит. Их Кэти всегда была такой хорошей девочкой. Конечно, нельзя было ждать так долго. По сути дела, она — зеркальное отражение Анджи, тоже ищет прибежища, но не в складках жира, а в панцире девства и чистоты. Врачи подозревают нарушения кислотно-щелочного баланса, так что она может погибнуть.
И Анджи, и Кэти, и десятки им подобных, разумеется под вымышленными именами, стали героинями книги Вайолет. Она считала, что за каждым психическим отклонением стоит не просто конкретная жизненная история, но и общая истерия по поводу еды, захлестнувшая Америку. Вайолет даже придумала термин — "социологический вирус". Почему вирус? Как она мне объясняла, вирус сам по себе не является ни живым, ни неживым. Его активизация зависит прежде всего от носителя. Уж не знаю, какое влияние новые знакомые Вайолет возымели на Билла, но в своей новой работе он снова вернулся к теме голода.
Билл задумал "Путешествие О" как вариации на тему азбуки. Эрика первая окрестила его серию из двадцати шести коробов, по числу букв в английском алфавите, "Великой американской эпопеей Билла". Он был очень доволен и частенько сам пользовался этим названием, добавляя, что работа предстоит масштабная, как над настоящим романом-эпопеей. Каждый короб представлял собой стеклянный куб высотой тридцать сантиметров. Прозрачные стенки позволяли рассматривать содержимое со всех сторон. Внутри находились персонажи, олицетворявшие ту или иную букву, которая была либо нашита, либо нарисована
Билл, казалось, позабыл обо всем на свете, кроме своей азбуки. Мастерская была завалена рисунками, крохотными подмалевками, пестрыми лоскутками ткани, записными книжками, куда Билл заносил цитаты из книг и плоды собственных размышлений. Так, на одной странице соседствовали строчки из труда Романа Якобсона, какие-то выписки по каббале и название мультика про утенка Даффи, наверное, чтобы не забыть. На эскизах О то разбухал, то съеживался, в зависимости от обстоятельств. На одном, например, чахлый О валялся на узкой койке, бессильно свесив голову на тонкой шейке и не сводя глаз со своего же натюрморта с ростбифом. Я обожал этот рисунок.
Я тогда был частым гостем в мастерской. Билл заказал для меня ключи, чтобы я мог входить без стука, не отвлекая его от работы. Как-то вечером я застал его распростертым на полу. Он лежал на спине и пристально смотрел в потолок. Рядом валялись четыре пустых куба и несколько маленьких куколок. Когда я вошел, Билл даже не шелохнулся. Я сел на стул в углу и терпеливо ждал. Прошло минут пять. Наконец он поднялся и сказал:
— Спасибо, дружище. Мне срочно нужно было обдумать одну штуку. Это касается В.
В другой раз я мог прийти и обнаружить, что он сидит на полу по-турецки и сосредоточенно шьет либо крошечные кукольные одежки, либо самих кукол. Не поднимая головы от своего рукоделья, он весело бросал мне: "Привет!" — и тут же пускался в разговоры.
— Лео, дорогой, — заявил он мне однажды вечером, — как здорово, что ты пришел! Познакомься, это мама О.
Он протянул мне длинную тощую пластмассовую куклу с розовыми глазами.
— Да, да, многострадальная матушка нашего О, собственной персоной. Терпеливая, безответная, но на злодейку, правда, слабовата. Любит хлебнуть.
Он щелкнул себя по горлу.
— Я назвал ее X.А отца зовут У.Он вообще ни разу во плоти не появляется. Это скорее некий символ. Так, маячит себе вдали. Или стоит над душой у О. Бесплотный образ. Но, однако же, сына они зачали и на свет произвели. А что? На пересечении оси Xс осью Унаходится О. Все очень логично. X — это "экс", то есть "бывший". Значит, бывшая, брошенная жена, на которой крест поставили. Кроме того, X — это какая-то неизвестная точка "икс". Но буква X означает еще и "целую", когда стоит в конце письма. Значит, она его все-таки любит. А папеньку, этого самого У,так просто не найдешь, он как "игрек" в задачке с двумя неизвестными. Здорово, да?
Билл захохотал. Звук его голоса вдруг напомнил мне голос Дана. Мой вопрос "А как твой брат?" прозвучал довольно неожиданно, вне всякой связи с предыдущим разговором, но Билл ответил:
— Как обычно.
Он на секунду помрачнел и добавил:
— Все как всегда.
Каждый раз, когда я приходил, на полу или на рабочем столе меня ждали новые герои. Как-то в марте я увидел в мастерской плоскую фигурку из проволоки, обтянутую тонким муслином, который выглядел не как платье, а как прозрачная кожица. Проволочная куколка стояла на коленях, воздев руки в отчаянной мольбе. Увидев у нее на груди нашитую букву Е, яподумал о святой Екатерине Сиенской.