Чудеса Антихриста
Шрифт:
— Да, не правда ли? — сказал Гаэтано.
И час спустя Гаэтано снова стоял в мастерской, и донна Элиза, которой нечего было делать в пустой лавке, поминутно подходила к дверям мастерской и глядела на него. Да, он действительно стоит тут и вырезывает! Каждые пять минут она подходила взглянуть на него.
Когда донна Микаэла услыхала, что он вернулся, она не обрадовалась, напротив, её охватил гнев и отчаяние. Она боялась, что Гаэтано снова будет искушать ее и уговаривать бежать.
Она также слышала, что в тот день, как звонили колокола, в Диаманте приехала одна богатая англичанка, и она была глубоко потрясена, узнав,
Она старалась радоваться мысли, что ради нее произошло чудо. Сознание, что она окружена милостью Божией, должно было быть для нее дороже всякого земного счастья и земной любви. И она не хотела, чтобы что-нибудь земное вырвало ее из этого блаженного состояния.
Но, когда она встретила Гаэтано на улице, он едва взглянул на нее, а когда она пришла к донне Элизе, он не протянул ей руки и не сказал с ней ни слова.
Хотя Гаэтано вернулся потому, что ему показалось слишком тяжело уехать без донны Микаэлы, он все-таки решил больше не искушать и не уговаривать ее. Он видел, что ее охраняют святые, и этим самым она стала для него священна, и он едва осмеливался мечтать о ней.
Он хотел жить вблизи нее не для того, чтобы любить ее, но чтобы созерцать ее жизнь, преисполненную святых деяний. Гаэтано страстно ждал чуда, как садовод ждет первой розы весной.
Прошло несколько недель, а Гаэтано не искал сближения с донной Микаэлой, и она начала сомневаться в нем и думать, что он ее никогда не любил. Она говорила себе, что он выманил у нее обещание бежать с ним только для того, чтобы показать, что Мадонна может совершить чудо.
Но, если это так, то она не понимала, зачем же он вернулся и не уехал.
Ее тревожило это, и ей казалось, что она сможет преодолеть свою любовь, когда узнает, любил ли ее Гаэтано. Она вспоминала и обсуждала все случившееся и все больше и больше убеждалась, что он никогда не любил ее.
С такими мыслями сидела донна Микаэла с доном Ферранте и развлекала его. Он долго не поправлялся. У него были две раны, и он встал с постели с совершенно разбитым здоровьем. Он сразу состарился, как-то отупел и сталь таким трусом, что не мог оставаться один. Он больше не спускался в лавку и во всем стал совсем другим человеком.
Его вдруг охватило сильное желание стать знатным и светским человеком. Казалось, что бедный дон Ферранте страдает манией величия.
Донна Микаэла была с ним очень ласкова и целыми часами просиживала и болтала с ним, как с ребенком.
— Кто бы это был, — спрашивала она, — кто стоял когда-то на площади с пером на шляпе, с шнурами на мундире и саблей на боку и кто играл так хорошо, что, говорили, будто его музыка величественна как Этна и могуча, как море? Кто это был тот, который, увидя бедно одетую в черное синьориту, не смевшую показать людям лицо, подошел к ней и подал ей руку? Кто это был? Был это дон Ферранте, который целую неделю простаивает в лавке в колпаке и короткой куртке? Нет, этого не может быть! Старый лавочник не мог бы так поступить!
Дон Ферранте смеялся. Ему нравилось, когда она так говорила с ним. Она должна была также рассказывать ему, что было бы, если бы его снова призвали ко двору. Она придумывала, что скажет король и что скажет королева. «Старый род Алагона снова возродился!» — будут шептаться при
Это нравилось дону Ферранте, и он любил слушать это изо дня в день. Это никогда не надоедало ему, а донна Микаэла была так терпелива с ним.
Но однажды, когда она так сидела и болтала, пришла донна Элиза.
— Невестка, нет ли у тебя легенды о святой Деве Помпейской, одолжи ее мне, — попросила она.
— Что? Ты хочешь почитать ее? — спросила донна Микаэла.
— Сохрани Боже, ты ведь знаешь, что я не умею читать. Это просит Гаэтано.
У донны Микаэлы не было легенды о Помпейской Деве. Но она не сказала этого донне Элизе, а пошла в свою комнату, взяла маленькую книжку, сборник сицилианских любовных песен, и отдала ее донне Элизе для передачи Гаэтано.
Но, отослав книгу, донна Микаэла сейчас же раскаялась в своем поступке. И она спрашивала себя, что побудило ее сделать это, ее, которой оказал свою помощь младенец Христос.
Она покраснела от стыда, вспомнив, что отчеркнула одну из канцон следующего содержания:
Он любит или нет, — мне надо это знать… Я спрашивала солнце и росу ночную, Старалась в облаках вечерних прочитать, Узнал ли он о том, как я по нем тоскую. Он любит или нет, — мне надо это знать! Дрожащею рукой срывала я цветы, И плача и смеясь, считала лепестки, Молилась я святым, — просила их сказать, Он любит или нет… Мне надо это знать!Она не надеялась получить на это ответа. И она заслуживает того, чтобы ей не ответили. Она заслуживает того, чтобы Гаэтано презирал ее и называл навязчивой.
Но ведь она не думала при этом ничего дурного. Единственно, что ей хотелось узнать, это любит ли ее Гаэтано.
Прошло еще несколько недель, а донна Микаэла все еще сидела с доном Ферранте.
Но как-то раз донне Элизе удалось заставить ее выйти из дому.
— Пойдем в мой сад, невестка, посмотрим на мою большую магнолию. Ты никогда не видала такой красоты.
Она перешла с донной Элизой улицу и вошла в ее сад. И действительно, магнолия донны Элизы была великолепна, как ослепительное солнце. Еще не видя ее, уже чувствовали ее близость, ее аромат разливался в воздухе, а вокруг нее жужжали пчелы и чирикали птицы.
Когда донна Микаэла увидела дерево, у нее захватило дух от восторга. Это было очень высокое, большое дерево с прекрасным прямым стволом, и его большие крепкие листья были блестящего темно-зеленого цвета. Теперь оно почти сплошь было покрыто крупными светлыми цветами, которые оживляли и украшали его, как праздничный наряд, и от всего дерева, казалось, исходила опьяняющая радость. Донна Микаэла была словно одурманена, какое-то незнакомое непреодолимое чувство охватило все ее существо. Она наклонила к себе одну из упругих ветвей, расправила один из цветков, не срывая его, вынула булавку и начала выкалывать ею на нем слова.