Чудеса за третьей дверью
Шрифт:
Кот фыркнул. Степан улыбнулся:
— Фейри никогда ничего не хранят?
— Почему же, — охотно заговорил Дуфф. — Вот гномы, к примеру. Хлебом не корми, дай припрятать алмаз или самородок. Хотя что касается накопительства, то это присуще почти всем нам. Но таскать к себе что-то не слишком полезное… Говорят, лютены сохраняют на память о хозяевах мелкие вещицы — брошь, запонку, булавку от галстука. В таком вот роде, — гоблин покосился на кота. Тот демонстративно отвернулся и смотрел на заливаемое дождём стекло. — Я слыхал, что люди, бывает, собирают монеты не ради их ценности или металла, а просто потому, что монета была отчеканена там-то и тогда-то. Наверное, это ваш способ остановить время. Пусть ненадолго,
— Пожалуй, — задумчиво отозвался Степан. Теперь он рассматривал попавшийся ему в одном из ящиков альбом с фотографиями. Часть из них были чёрно-белыми, часть — цветными. Женщины, мужчины, дети. Запечатлённые в интерьере или на свежем воздухе. Одиночные портреты и групповые снимки, на которых старательно позировали все члены большой семьи. Улицы каких-то городков, экипажи, старинные автомобили. Ажурная конструкция, в которой Степан с удивлением узнал ещё только строящуюся Эйфелеву башню.
— La Belle Epoque… — прошептал он. — Прекрасная эпоха…
— Или вот эта ваша страсть: давать времени название. Впрочем, — гоблин через руку человека заглянул в альбом и, помолчав немного, продолжил, — та эпоха действительно была по-своему прекрасна. Ну, как минимум, у меня в то время опять появилась крыша над головой.
Кот мяукнул.
— Да, и вот месье Руй поселился в шато.
— А сколько вам лет, месье Руй? — поинтересовался Степан. Кот посмотрел на гоблина, явно приглашая того ответить.
— Он родился через пять лет после войны с пруссаками, — пояснил Дуфф. — Вообще-то наш месье Руй из Лудеака, это к востоку отсюда. Но в конце того столетия многие буржуа, разбогатевшие на промышленности или торговле, принялись строить себе имения в провинции. Так что лютены стали селиться и вдали от родных мест. Тем более что хранить такой шато — дело почётное.
Кот зашипел, выражая протест. Гоблин примирительно поднял руки:
— Я вовсе не говорю, что месье Руй обосновался тут только из соображений престижа. Он подходит этому дому, как я сам подхожу этим подвалам, винограднику и старому парку. Эта земля зовёт меня, а шато — зовёт его, и такому зову фейри не способен отказать.
— Получается, если я захочу перепланировать дом, либо продать что-то отсюда — те же открытки, или какие-нибудь из книг — это будет неуважение к вам, — Степан неуверенно посмотрел на кота. Зелёные глаза, встретившись с человеческими, благодушно зажмурились.
— Не будет, — ответил за домового Дуфф. — Вы — хозяин, и ваше право — предпринять всё, чтобы сохранить имение, заботиться о нём и содержать его. Впрочем, надеюсь, вы не намерены вывезти и распродать имущество на корню? — полушутя добавил он.
— Не намерен. Я вообще ещё не уверен, стоит ли что-то продавать, и если да — есть ли тут что-то ценное. Честно говоря, никогда не увлекался коллекционированием.
— Ну, вот эта штучка, к примеру, определённо чего-то стоит, — сказал месье Дуфф, легонько покачивая из стороны в сторону один из металлических ободков «глобуса».
— Понятия не имею, что это.
— Армиллярная сфера, — пояснил гоблин.
— Что-что?
— Армиллярная сфера. Астрономы вычисляли с их помощью движение Солнца, Луны и звёзд. В общем, всего, что только светится в небе. Как-то перед Революцией в руинах последней башни замка поселился один учёный чудак. Каждую ночь он взбирался на верхнюю площадку со своим телескопом, а днём устраивался в бывшей караулке внизу, вёл записи и что-то высчитывал. У него была такая же сфера, только поменьше.
— Вы были с ним знакомы? — с интересом спросил Степан.
Месье Дуфф помолчал, потом как-то неопределённо дёрнул головой и тихо сказал:
— С ним были знакомы все фейри в округе. Даже лесные звери и птицы не боялись его. Он крошил на ладонь булку, и воробьи слетались, будто чувствовали, что от этого человека не может быть вреда. Вы знаете, я терпеть не могу высоту. Так вот однажды он отправился со мной и моими братьями на пустоши — только для того, чтобы не мешали деревья. Чтобы мне тоже можно было поглядеть в телескоп на звёзды.
— Что с ним стало потом? — Степан внимательно смотрел на гоблина. Тот пожал плечами:
— Не знаю. Лето закончилось, он уехал. Собирался вернуться на следующий год, но началась Революция. Много думать стало очень вредно, — добавил гоблин с горькой иронией. — Мне хочется надеяться, что он покинул Францию. Больно оставлять родину, но всё-таки не так больно, как голову на гильотине.
— Я помню. Вы не жалуете ту эпоху.
— Не жалую. Но вовсе не потому, что потерял почти всю свою семью. Я не боюсь драки и не избегаю её, — месье Дуфф говорил медленно, отчеканивая каждое слово. — Просто я предпочитаю созидание. Знаете, из всех наших королей мне больше всего по душе старый добрый Анри. Да, он был повеса, пьяница и задира. Да, при нём сражались и умирали ничуть не меньше, чем до или после. Но Анри в конце концов добился мира для своего народа, и выполнил обещание: по воскресеньям у каждого крестьянина в котле была курица. При нём тихо и незаметно начался Великий век — это ведь ваше, человеческое название. И до сих пор наваррец остаётся добрым королём Анри. А как закончился Великий век? При его внуке. Которого вы назвали «Солнце», и который принёс только непомерные амбиции и бесконечно растущие налоги. Который разогнал гугенотов, передрался с соседями и в итоге не смог сберечь даже то, что создал дед. Нет уж. Пусть лучше в котелке будет курица, и пусть не бьют в набат.
— Вы так говорите об этом… Для вас это не просто история, а почти собственными глазами виденное «вчера». Наверное, я в таком свете должен казаться чужаком, — задумчиво проговорил Степан. Он всё ещё держал в руках альбом со старыми фотографиями и машинально перелистывал его.
Кот протестующее мяукнул. Гоблин расхохотался:
— Месье Кузьмин! Фейри видели на этих землях людей со всех концов света. Сначала они делали свои орудия из камня, потом из бронзы, а после из железа. Они сражались друг с другом и с нами, это верно. Но ещё они распахивали землю и строили дома, пели песни и растили детей, пекли хлеб и рассказывали сказки. Вы странные существа. Для вас два-три сменившихся на одном месте поколения априори превращают человека в коренного жителя. Хотя вообще-то таким его делают только труд и душа, вложенные в полюбившийся уголок этого мира.
* * *
Дождь не прекратился и после обеда. Они как раз заканчивали с едой, когда позвонил Жан-Пьер, и с тысячей извинений предупредил, что если завтра погода не наладится, придётся перенести работы. Степан, выскочивший за очередной порцией дров, уныло оглядел одинаково серый, со всех сторон затянутый плотными тучами, небосвод. Не было похоже, чтобы к утру что-то могло поменяться.
Возле секретера теперь стоял пакет с хламом, не подходящим для сжигания в камине — в основном это были старые шариковые ручки, поломанные пластиковые линейки и тому подобные канцелярские мелочи, уже ни на что не годные. Рядом располагались доверху забитая бумагами мусорная корзина и три картонные коробки, в которые Степан сложил то, что можно было продать. Вместе со старыми открытками туда отправились все чистые блокноты, ежедневники и альбомы; несколько десятков монеток и карманных календариков разных лет; и не меньше шести-семи сотен пивных кроненпробок. Они попадались ему практически в каждом отделении, а один маленький ящичек был и вовсе забит ими доверху («если всё это выпил один человек, у него явно были проблемы с алкоголем»). Альбом со старыми фотографиями Степан бережно положил обратно в одно из верхних отделений секретера.