Чудесный рог: Народные баллады

Коллектив авторов

В переводах А. Эппеля

Барон Брекли

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал, На заре у Бреклийских ворот постучал. «Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы есть?! Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!» Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат И коровы в долине тревожно мычат. «Супруг мой, вставайте и наших коров Отбейте у Драмуарранских воров!» «Я встать не могу и вернуть своего — Если десять их против меня одного!» «Тогда — эй, служанки! — отвадим беду! Берем свои прялки — я в бой вас веду! Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров, Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!» Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой, Только жаль мне, жена, расставаться с тобой! Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь. Я войны не хотел, но войны не боюсь! Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини За то, что меня одолеют они!» А Как Брекли с копьем поскакал через вал,— Наряднее мир никого не видал. А как Брекли с копьем поскакал через вал,— Наряднее мир никого не видал. А с Инвери тридцать и трое стоят. А с Брекли никто — только сам он и брат. Хоть Гордоны славная были семья — Не сладить двоим с тридцатью четырьмя. Исколот кинжалами с разных сторон, Изрублен мечами, пал наземь Барон. И от берега Ди и до берега Спей, Если Гордон ты — горькую чашу испей! — Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам, Как милая Пэг убивается там? — И в Брекли ходил я, и видел я сам, Как милая Пэг улыбается там! С убийцей Барона спозналась она — И кормит его, и поит допьяна! — Позор тебе, леди! О, как ты могла?! Злодею ворота зачем отперла? — С ним ела она и пила допьяна, С предателем Инвери спелась она. Была до утра с ним она, а потом Проводила из Брекли безопасным путем. «Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь; Через час за холмы Глентенар попадешь!» А в людской горевали, а в зале был пир, А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

Лорд Дервентуотер

Король сочинил посланье, Приложил золотую печать И послал его лорду Дануотерсу, Наказав тотчас прочитать. А послал он его не с пажом, не с пажом, Не с лордом каким-нибудь,— Благороднейший рыцарь Шотландской земли С письмом отправился в путь. Как первую строчку Дануотерс прочел —

Довольной улыбка была. А как прочитал половину письма, Слеза за слезой потекла. «Коня мне скорее! — он приказал.— Коня мне скорее сюда! Мне в славный город Лондон спешить Нужно, как никогда!» Тут с родильной своей постели Жена говорит ему: «Составь завещанье, Дануотерс, Чтоб по слову нам жить твоему!» «Я тебе оставляю, мой старший сын, Все замки в поместьях моих. А тебе оставляю, мой младший сын, Десять тысяч монет золотых. Оставляю прекрасной леди моей, Богоданной моей жене, Ровно треть наследных владений моих, Чтоб жила госпожой, как при мне». Даже мили не проскакали они, И споткнулся скакун под ним; «Дурная примета! — Дануотерс сказал.— Не вернусь я домой живым!» В славный город Лондон примчав, он пошел Ко двору короля самого. В славном городе Лондоне лорды и знать Обвинили в измене его. «Я — предатель! Предатель! — он говорит.— Оттого, что верно служу. Оттого, что для Якова-короля Пять тысяч войска держу. В славном городе Лондоне лордов и знать Мою казнь прошу посетить, В славном городе Лондоне лордов и знать Мою леди прошу не забыть. А сто фунтов, что в правом кармане моем, Раздайте — меня помянуть! А сто фунтов, что в левом кармане моем, Раздайте кому-нибудь!»

Лэрд Драм

Лэрд Драм жену себе стал искать, Когда занимался день, И девой прелестной пленился он, А дева жала ячмень. «О нежный цветок, о прелестный цветок, О счастье мое, о! Не угодно ли стать тебе леди Драм И оставить жнивье, о?» «Не могу, не могу принять, добрый сэр, Предложенье твое, о! Никак невозможно мне стать леди Драм И оставить жнивье, о! Ты любовь другой предложи, добрый сэр, Предложи ты не мне, о! Потому что я в жены тебе не гожусь, А грех не по мне, о! Мой отец всего-навсего лишь пастух, Вон пасет он овец, о! Если хочешь, пойди спросись у него — Пусть решает отец, о!» Лэрд Драм немедля пошел туда, Где отара овец, о. И родительское согласье дает Лэрду Драму отец, о. «Пускай моя дочка в письме не сильна И книжек не чтец, о, Но сыр умеет варить и доить Коров и овец, о. Будет веять она на твоем току, Жито в скирды уложит, о, Вороного коня оседлает в поход, Снять ботфорты поможет, о». «Разве ж нет у нас грамотеев в церквах? Я им подать плачу, о! Сколько надо читать, писать и считать Я ее обучу, о! Обучу твою дочь и писать и читать, Только дай ты мне срок, о; Ей коня моего не придется седлать И снимать мне сапог, о! Но кто наварит нам свадебный эль? Кто хлеб испечет нам, о? Увы, не могу я тебе сказать, Кто окажет почет нам, о!» И Драм поскакал к родимым горам, Чтоб все приготовить заране. И вышли, крича: «К нам с невестой Драм» Тамошние дворяне. «Наш Драм, он богат и парень хоть куда, И Пэгги Куттс неплоха! Но он бы мог найти себе жену Знатнее, чем дочь пастуха!» Тут поднял голос брат его Джон: «Считаю зазорным, о, Что низкого рода ты выбрал жену, И это позор нам, о!» «Язык придержал бы ты, брат мой Джон! Позора нам нету, о! Женился я, чтобы множить добро, А ты, чтоб транжирить, о! Я был на знатной женат, и она Гневливо топала, о, Когда перед нею я представал В поклоне не до полу, о! Я был на знатной женат, и она Смеялась над нами, о! В наш замок поместный въезжала она, Кичась жемчугами, о! Но ту за богатство любили все, А Пэгги — за прелесть, о! Для въезда в Драм ей всего-то нужны Друзья любезные, о!» Их было четыре и двадцать дворян У Драмских ворот, о. Но Пэгги приветствовать ни один Не вышел вперед, о! Под белы руки лэрд Драм ее взял И ввел ее сам, о: «В поместный замок наш родовой Пожалуйте, леди, о!» Он трижды в щеку ее целовал И в подбородок, о, А в губы вишневые двадцать раз — «Пожалуйте, леди, о! Тебя хозяйкой на кухне моей Видеть хочу я, о, И — госпожою в замке моем, Когда ускачу я, о. Тебе я до свадьбы не раз говорил, Что я тебя ниже, о! И вот мы лежим на ложе одном, И нету нас ближе, о! А когда мы с тобой из жизни уйдем, Лежать нам двоим, о. И равно будет могильный прах Твоим и моим, о!»

Джонни из Бредисли

Поднялся Джонни майским утром, Спросил воды — лицо умыть. «С цепей спустите серых гончих, Но — до охоты — не кормить!» Узнала мать его об этом, Ломает руки, слезы льет: «О Джонни, что ты вдруг задумал! Тебя в лесу погибель ждет! У нас хлебов пшеничных вдоволь, У нас вина хоть пруд пруди! Останься лучше дома, Джонни! За дичью в лес не уходи!» Но Джонни взял свой добрый лук, Взглянул — бежит ли свора, И за дичиной поспешил В чащобы Дёррисдора. Когда он мимо Мерримесс По тропке узкой поспешал, Заметил он, что в стороне Олень средь вереска лежал. Стрела запела — зверь вскочил, Но меток был удар стрелка; Оленя раненого псы Настигли возле тростника. Оленя Джонни ободрал, Срезал мясо с костей И потчевал кровожадных псов, Словно господских детей. И столько оленины съели они На пиршестве том лесном, Что сам он и кровожадные псы Заснули мертвецким сном. Стороной той старый оборвыш брел — Будь он проклят во веки веков! Потому что направился он в Хислингтон, Где Семеро Лесников. «Что нового скажешь, седой босяк, Что нового скажешь нам?» «Ничего, — говорит он, — кроме того, Что увидел, не веря глазам! Когда проходил я у Мерримесс, Среди заповедных лесов, Красивейший юноша крепко спал В окружении серых псов. Рубашка была на юноше том Голландского полотна, Поверх нее богатый камзол Из линкольнского сукна. Две дюжины на камзоле блестит Пуговиц золотых, И морды в оленьей крови у псов, Кровожадных и злых». Тогда заявляет Первый Лесник — Глава остальных шести: «Если это Джонни из Бредисли, Нам лучше бы не идти!» Тогда заявляет Шестой Лесник (Сын младшей сестры того): «Если это Джонни из Бредисли, Пойдемте убьем его!» А первой стрелою каждый Лесник В колено ему попал. Тогда заявляет Седьмой Лесник: «Пометче — и он пропал!» А Джонни, к дубу спиной привалясь, В камень упер стопу И всех Лесников, опричь одного, Свалил на лесную тропу. А тому Леснику три ребра сломал, И ключицу ему перебил, И скрюченным бросил его на седло, Чтобы миру вестником был. «О певчая пташка, сыщись в лесу, Что накажу — просвисти! Ты к матушке милой моей лети — Проси ее к Джонни прийти!» И к родимой его прилетает скворец; На окошко сел и поет. А припев его песенки был такой: «Что-то Джонни домой не идет!» И взяли они из орешины жердь, Еще из терновника шест, И многое множество их пошло За раненым Джонни в лес. И говорит его старая мать, А горькие слезы текут: «Ты не слушал, Джонни, советов моих — Вот и встретил погибель тут! Случалось мне в Бредисли приносить И малый груз, и большой. Не случалось мне в Бредисли приносить, О чем извелась душой. И горе тому босяку-старику — Будь он проклят во веки веков! Высочайшее дерево в Мерримесс Сколь угодно взрастило суков». А луку Джонни теперь не стрелять, Серым псам не бежать никуда. В Дёррисдорской Джонни лежит земле, Отохотившись навсегда.

Лэмкин

На белом свете Лэмкин Всех лучше камень клал. Он замок Вири строил, А денег не видал. «Плати давай, лорд Вири! Давненько я гожу!» «Где взять мне денег, Лэмкин? Я в море ухожу!» «Плати давай, лорд Вири! Плати по всем счетам!» «Где взять мне денег, Лэмкин, Коль землю не продам?» «Не платишь мне, лорд Вири? Сам на себя пеняй! Когда домой вернешься, Заплачешь, так и знай!» Лорд Вири сел на корабль, Поплыл по морской волне. Беречь свой новый замок Наказывал жене. Была там негодница нянька, Из тех, кому в петлю идти Нянька с Лэмкином спелась, Покуда хозяин в пути. С Лэмкином спелась нянька, Стал он ей первый друг; Она его в замок впустила, Когда отпустили слуг. «Эй, нянька, а где же слуги, Которые знают меня?» «Они на гумне молотят — Придут на исходе дня!» «Эй, нянька, а где ж служанки Которые знают меня?» «Они на речке стирают — Придут на исходе дня!» «Эй, нянька, а где их дети, Которые знают меня?» «Азбуку в школе читают — Придут на исходе дня!» «Эй, нянька, а где хозяйка, Которая знает меня?» «Шьет на своей половине — Придет среди бела дня!» Тогда беспощадный Лэмкин Вынимает нож из ножон, И хозяйкиного младенца Ножом ударяет он. И он колыбель качает, И подлая нянька поет. А на пол из колыбели Кровь тихонько течет. Тут молвит хозяйка замка Из приоткрытых дверей: «Эй, нянька, младенец плачет! Уйми его поскорей. Уйми младенчика, нянька, Соской уйми его!» «Он не уймется, хозяйка, Ничем и ни от чего!» «Уйми младенчика, нянька, Уйми его бубенцом!» «Он не уймется, хозяйка, Даже за графство с дворцом!» «Уйми младенчика, нянька, Гремушкой его уйми!» «Он не уймется, хозяйка, Покамест мать за дверьми!» Шагнула леди с приступка — Ей под ногу камень попал. Шагнула с другого приступка — Пред нею Лэмкин стоял. «О, сжалься жестокий Лэмкин! Сжалься и спрячь свой нож! Мало тебе младенца — Еще и меня убьешь?» «Убить ли мне ее, нянька, Или оставить живой?» «Убей, беспощадный Лэмкин, Убей за нрав ее злой!» «Тогда для господской крови,— Ведь леди наша знатна,— Скорей посудину вымой, Чтоб чистой была она!» «Зачем посудина, Лэмкин? Пусть кровь ее на пол течет! Неужто и тут окажем Дворянской крови почет?» Три месяца промелькнули, Лорд Вири вернулся в срок, Но сердце его томилось, Когда ступил на порог. «Чья это кровь, — говорит он,— По полу разлита?» «Она из сердца хозяйки И, точно янтарь, чиста!» «А это чья кровь, — говорит он,— Мое обагрила жилье?» «Она из сердца младенца, И нету чище ее!» О черный дрозд, ты сладко поешь В шиповнике у земли, Но Лэмкину горше стенать пришлось, Когда его вешать вели! О серый дрозд, ты сладко свистишь В терновнике на заре, Но няньке горше стенать пришлось, Когда ее жгли на костре!

Гил Моррис

Гил Моррис сыном эрла был, Но всюду славен он Не за богатое житье И не за гордый тон, А из-за леди молодой Из Кэрронских сторон. «О, где гонец, кому чулки Мне с башмаками дать? Пусть к лорду Барнарду спешит — К нам леди в гости звать! О Вилли, быть тебе гонцом, Подходишь ты вполне, И, где другой пойдет пешком, Помчишься на коне!» «О нет! О нет, мой господин! Задача не по мне! Я ехать к Барнарду боюсь С письмом к его жене». «Мой Вилли, милый Вилли мой, Мой птенчик дорогой, Меня ослушаться нельзя — Ступай и — бог с тобой!» «Нет! Нет! Мой добрый господин! Зеленый лес — твой дом! Оставь свой замысел, оставь, Чтоб не жалеть потом!» «Скачи к ним в замок, я сказал, К нам госпожу зови! А не исполнишь мой приказ — Умоешься в крови! Пусть плащ принять благоволит, Весь в золоте, с каймой, Пускай придет совсем одна, Чтоб свидеться со мной. Отдай рубашку ей мою, Что вышита крестом, И поскорей проси прийти, Чтоб лорд не знал о том». «Ну что ж! Я выполню приказ, Но месть найдет тебя, Не хочешь слушать слов моих, Пеняй же на себя. Лорд Барнард мощен и свиреп, Не терпит сраму он, И ты до вечера поймешь, Сколь мало ты силен! Приказ твой — для меня закон, Но горе будет, знай! Все обернется не добром — Сам на себя пеняй!» И, мост разбитый повстречав, Он лук сгибал и плыл, И, на зеленый луг ступив, Бежал что было сил. И, к замку Барнарда примчав, Не крикнул: «Отвори!» — А в стену лук упер и — прыг! — И тотчас был внутри! Он страже слова не сказал О деле о своем, А прямо в зал прошел, где все Сидели за столом. «Привет, милорд и госпожа! Я с делом и спешу! Вас, госпожа, в зеленый лес Пожаловать прошу. Благоволите плащ принять Весь в золоте с каймой. А посетить зеленый лес Вам велено одной. Не эту ли рубашку вы Расшили всю крестом? Гил Моррис вас просил прийти, Чтоб лорд не знал о том». Но леди топнула ногой И бровью повела, И речь ответная ее Достойною была: «Ты, верно, к горничной моей И спутал имена!» «Нет, к леди Барнард послан я. По-моему, вы — она!» Тут хитрая мамка с дитем на руках Молвила в стороне: «Если это Гил Моррис послал, Очень приятно мне!» «Ты врешь, негодница мамка, врешь! Ибо для лжи создана! Я к леди Барнард послан был. По-моему, ты — не она!» Но грозный Барнард между тем Озлился и вспылил: Забыв себя, дубовый стол Он пнул, что было сил,— И утварь всю, и серебро Сломал и перебил. «Эй, платье лучшее мое Снимай, жена, с крюка! Пойду взгляну в зеленый лес На твоего дружка!» «Лорд Барнард, не ходи туда, Останься дома, лорд; Известно всем, что ты жесток Не менее, чем горд». Сидит Гил Моррис в зеленом лесу, Насвистывает и поет: «О, почему сюда люди идут, А мать моя не идет?» Как пряжа златая Минервы самой, Злато его волос. Губы, точно розы в росе, Дыханье — душистей роз. Чело его, словно горный снег, Над которым встал рассвет. Глаза его озер голубей. А щеки — маков цвет. Одет Гил Моррис в зеленый наряд Цвета юной весны. И долину он заставил звенеть, Как дрозд с верхушки сосны. Лорд Барнард явился в зеленый лес, Томясь от горя и зла,— Гил Моррис причесывает меж тем Волосы вкруг чела. И слышит лорд Барнард, как тот поет; А песня такой была, Что ярость любую могла унять, Отчаянье — не могла. «Не странно, не странно, Гил Моррис, мне, Что леди ты всех милей. И пяди нет на теле моем Светлее пятки твоей. Красив ты, Гил Моррис, но сам и пеняй Теперь на свою красу. Прощайся с прекрасной своей головой — Я в замок ее унесу». И выхватил он булатный клинок, И жарко блеснул клинок, И голову Гила, что краше нет, Жестокий удар отсек. Прекрасную голову лорд приказал Насадить на копье И распоследнему смерду велел В замок нести ее. Он тело Гила Морриса взял, Седла поперек взвалил, И привез его в расписной покой, И на постель положил. Леди глядит из узких бойниц, Бледная точно смерть, И видит: голову на копье Несет распоследний смерд. «Я эту голову больше люблю И эту светлую прядь, Чем лорда Барнарда с графством его, Которое не обскакать. Я Гила Морриса своего Любила, как никого!» И в подбородок она и в уста Давай целовать его. «В отцовском дому я тебя зачала, Ославив отцовский дом. Растила в добром зеленом лесу Под проливным дождем. Сидела, бывало, у зыбки твоей, Боясь тебя разбудить. Теперь мне к могиле твоей ходить — Соленые слезы лить!» Потом целовала щеку в крови И подбородок в крови: «Никто и ничто не заменят мне Этой моей любви!» «Негодная грешница, прочь от меня! Твое искупленье — смерть! Да знал бы я, что он тебе сын, Как бы я мог посметь?!» «О! Не кори, лорд Барнард, не мучь Злосчастную ты меня! Пронзи мне сердце кровавым клинком, Чтоб не видеть мне бела дня! И если Гила Морриса смерть Твою ревность унять не могла, Сгуби, лорд Барнард, тогда и меня, Тебе не желавшую зла!» «Теперь ни тьма, ни белый свет Не уймут моей маеты,— Я стану скорбеть, я стану точить Слезы до слепоты. Достаточно крови пролил я — К чему еще кровь твоя? О, почему вместо вас двоих Бесславно не умер я? Мне горше горя слезы твои — Но как я мог, как я мог Своею проклятою рукой Вонзить в него клинок? Не смоют слезы, госпожа, Содеянного во зле! Вот голова его на копье, Вот кровь на сырой земле. Десницу я проклял за этот удар, Сердце — за злую мысль, Ноги за то, что в лесную дебрь Безудержно понеслись! И горевать я стану о нем, Как если бы сын он мне был! И не забуду страшного дня, Когда я его сгубил!»

Дева Изабелл и Лесной Страж

Дева Изабелл в дому за шитьем сидит. Весеннею майской порою. В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит. А солнце встает за горою. «Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!» Весеннею майской порою. «Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!» А солнце встает за горою. Не успела и сказать этих слов она — Весеннею майской порою — Страж Лесной уже стоял у ее окна. А солнце встает за горою. «Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!» Весеннею майской порою. «Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!» А солнце встает за горою. «Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?» Весеннею майской порою. «Если боязно одной — поскачи со мной!» А солнце встает за горою. Повскакали на коней и — в лесной предел — Весеннею майской порою — Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл. А солнце встает за горою. «Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю» Весеннею майской порою. «Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!» А солнце встает за горою. «Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она. Весеннею майской порою. «Я родную мать с отцом повидать должна!» А солнце встает за горою. Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной — Весеннею майской порою — Семь царевен я убил, быть тебе восьмой». А солнце встает за горою. «Прежде чем погибну я в этой стороне,— Весеннею майской порою — Голову свою склони на колени мне». А солнце встает за горою. Нежно гладила его — он к ней ближе льнул. Весеннею майской порою. И от нежных этих чар Страж Лесной уснул. А солнце встает за горою. Тут она возьми шнурок — и свяжи его,— Весеннею майской порою. Тут она возьми клинок — и пронзи его. А солнце встает за горою. «Семь царевен погубил ты в лесной глуши. Весеннею майской порою. А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!» А солнце встает за горою.

Вильям и Маргарита

Был гробовой полночный час, И Вильям крепко спал. Вдруг девы Маргариты дух В изножье ложа встал. Бледна, как мартовская рань За мглою ледяной, Рукою хладною она Сжимала саван свой. Таким прекрасный станет лик Под гнетом лет и бед, И смертью свергнутый король Не царственней одет. Ее краса, как первоцвет, Впивала жемчуг рос, Румянец на щеках алел, И был он ярче роз. Увы, любовь, как алчный червь, Поживу в ней нашла; Увяли розы на щеках, И дева умерла. Сказала гостья: «Я пришла Из гроба в твой чертог. Будь милосерд и той внемли, С которой был жесток! В глухой и страшный этот час Теням легко пенять, Им помогает жуть ночей Прельщателей пугать. Ты вспомнишь, Вильям, свой обман, Вину свою и ложь, И клятвы девичьи вернешь, Обеты мне вернешь! Как мог хвалить мою красу И вмиг ее забыть? Как мог меня приворожить И сердце мне разбить? Как мог в любви поклясться мне, И клятвы не сдержать? Как мог глядеть в мои глаза И дать слезам бежать? Как мог уста мне целовать И дать поблекнуть им? И как поверить я могла Любезностям твоим? Теперь лицо мое мертво, В устах кровинки нет, Глаза мои смежила смерть, Погас в них ясный свет. Голодный червь теперь мне друг, Мой саван крепко сшит, И распоследний наш рассвет С приходом не спешит! Но — чу! — петух заголосил, И надобно успеть К той, что из-за любви к тебе Решила умереть». Пел жаворонок. Ясный день С улыбкою настал. А бедный Вильям, весь дрожа, На зорьке с ложа встал. Пошел к могиле роковой, Где Маргарита спит, И на зеленый рухнул дерн, Которым прах укрыт. И трижды он ее позвал, И трижды взвыл, как волк, Приник щекой к земле сырой И навсегда умолк.

Красавица Мэй

Этот вечер ясным и теплым был — Мэй доила коров своих. А мимо скакали дворяне гурьбой, И было с дюжину их. И сказал один из всадников ей: — Не покажешь ли путь попрямей? — А если случится беда, что тогда? — Спросила красавица Мэй. И стояла туманная теплая ночь, Когда в дом вернулась она. — Где была ты, моя дорогая дочь, И, сдается мне, не одна? — О родитель, напал на овечку лис; Он из знатных господ, говорят. Он приподнял шляпу, со мной говоря, И настойчив был его взгляд. И покуда шесть месяцев шли и прошли, А потом еще три подряд, Беспокоилась Мэй и хмурилась Мэй, Вспоминая сверкающий взгляд. — О, горе отцовскому пастуху! Гореть ему, видно, в аду! Далеко от дома построил он хлев И подстроил мою беду! Снова вечер ясный и теплый был — Мэй доила коров своих. И мимо скакали дворяне гурьбой, И было с дюжину их. И один коня придержал и сказал: — От кого твой младенчик, Мэй? — И Мэй, покраснев, отвечала ему: — От отца тебя познатней! — О, язык придержи, красавица Мэй, Или ложью ответ назову! Или речь заведу про туманную ночь, Когда был я с тобою в хлеву! И спрыгнул с белого он коня, И привел ее в замок свой. — Пусть родитель твой загоняет коров,— Ты отныне будешь со мной! Владетель я замка и тучных нив Пятидесяти и пяти, Я красавицу ввел под наследный кров, И прекрасней ее не найти!

Смуглый Эдам

Кому угодно, чтоб ветер подул И листва облетела вконец? И кто знавал вернее любовь, Чем Смуглый Эдам, кузнец? Из чистого золота молот его, И нет наковальни звончей. Искуснее всех качает он мех, И рук не ищите ловчей. Но Смуглый Эдам был разлучен С матерью и отцом. И были братья и сестры его Разлучены с кузнецом. И Смуглый Эдам был изгнан в лес Из родной стороны, И в краю лесном построил он дом Для себя и своей жены. Пойти на охоту Эдам решил В один распрекрасный день — Выследить в добром зеленом лесу, Не бродит ли где олень. Лук он повесил через плечо, В ножны вложил клинок, За дичью в добрый зеленый лес Пошел, шагнув за порог. Он по птице бил, где терновник бел, И ее наповал убил, И добычу домой отослал жене, И поменьше грустить просил. Он по птице бил, где шиповник ал, И ее убил наповал. И добычу домой отослал жене, И вернуться к утру обещал. Вот подходит он ко двору своему И медлит минуту одну, А Бесчестный Рыцарь в его дому Улещает его жену. Поначалу перстень сулит золотой — Жаркий камень в перстне горит: «Подари, — говорит, — мне любовь за любовь И перстень бери!» — говорит. Но Бесчестному Рыцарю молвит она, Семейную верность храня: «Я Смуглого Эдама только люблю, А Смуглый Эдам — меня!» А тот кошелек тугой достает, А там золотых не счесть: «Подари, — говорит, — мне любовь за любовь И бери, — говорит, — все, что есть!» «Хоть и втрое ты золота мне посулишь, С тобой не пробуду и дня. Я Смуглого Эдама только люблю, А Смуглый Эдам — меня!» Тут он длинный и острый клинок достал И приставил к ее груди: «Отдавай, — говорит, — мне любовь за любовь! Не отдашь — пощады не жди!» И прекрасная леди сказала, вздохнув: «Смуглый Эдам, ты долго идешь!» Смуглый Эдам, не мешкая, в двери ступил И сказал: «Не меня ли ты ждешь?» Он заставил того уронить клинок, И наставил клинок на него, И оставил себе справедливый залог — Пальцы правой руки того.