Чудесный рог: Народные баллады

Коллектив авторов

Чайлд-Вайет

Лорд Инграм и Чайлд-Вайет Родились в покоях одних И одною пленились леди — Тем хуже для чести их. Лорд Инграм и Чайлд-Вайет В одном родились дому И одною пленились леди — Тем хуже тому и тому. У родителей леди Мейзри Лорд Инграм согласья просил, Брату с сестрой леди Мейзри Лорд Инграм подарки носил. Ко всем родным леди Мейзри Лорд Инграм ходил на поклон, И все, как один, согласились, А ей не нравился он. Искал у родных леди Мейзри Лорд Инграм счастье свое, Искал любви леди Мейзри Чайлд-Вайет на ложе ее. Однажды она заплетает Пряди волос густых, И входит ее родитель В одеждах своих золотых. «Вставайте же, леди Мейзри, Вот платье к венцу для вас. Жених ваш, Инграм, приехал — И свадьбу сыграем тотчас!» «Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой И милостыню просить, Чем лорду Инграму стать женой — Шелка дорогие носить! Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой И рыбою торговать, Чем лорду Инграму стать женой И в золоте щеголять! О, где он, где он — проворный гонец? Я дам ему денег мешок! С письмом к Чайлд-Вайету от меня Помчится он со всех ног!» «Я — тот гонец, — говорит один.— Давай мне денег мешок! С письмом к Чайлд-Вайету от тебя Помчусь я со всех ног!» И, мост разбитый повстречав, Он лук сгибал и плыл, И, на зеленый луг ступив, Бежал что было сил. И, к замку Вайета примчав, Привратника не звал, А в землю лук упер и — прыг! — Чрез палисад и вал; Привратник к воротам идет, А тот уж в дом попал! Как первую строчку Чайлд-Вайет прочел, Насупился он тотчас, А как на вторую строчку взглянул — Закапали слезы из глаз. «Что с моим братом? — Чайлд-Вайет сказал. Что нужно ему от нее? Уж я припасу ему свадебный дар, И будет моим — мое! Пошлю им вдосталь быков и овец, И вдоволь бочонков вина, Пусть будет любовь моя весела, А я примчусь дотемна!» И распоследний в доме слуга В зеленом наряде был, И всяк был весел, и всяк был рад, А леди был свет не мил. И распоследняя дворня в дому В сером наряде была, И всяк был весел, и всяк был рад, А леди ребенка ждала. Меж

замком и церковью Девы Святой Велели песок насыпать, Чтоб леди и всем служанкам ее По голой земле не ступать. До замка от церкви Девы Святой Постлали ковер золотой, Чтоб леди и всем служанкам ее Земли не касаться простой. Молебен был, и колокол бил, И спать разошлись потом. Лорд Инграм и леди Мейзри вдвоем Лежат на ложе одном. И, лежа вдвоем на ложе одном,— А ложа теплей не найдешь,— Он, руку свою возложив на нее, Сказал: «Ты ребенка ждешь!» «Я делилась с тобой и раз и другой И сказала тебе о том, Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной Со мной был на ложе моем. Ты слышал слова не раз и не два, И слов тех нету честней, Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной Со мной был в светелке моей». «Отцом ребенка меня назови — Я родитель ему один; Я подарю во владенье ему Земли пятьдесят десятин». «Не будет назван ребенку отцом Никто — лишь отец один; Хотя бы ты во владенье ему Пять тысяч сулил десятин». Тут выступил гневно Чайлд-Вайет, Откинул светлую прядь, И меч он Инграму в сердце Вонзил на целую пядь. И выступил гневно Инграм, Откинул светлую прядь И меч Чайлд-Вайету в сердце Вонзил на целую пядь. Никто не жалел двух лордов — Им смерть была суждена. Жалели все леди Мейзри — Рассудка лишилась она! Никто не жалел двух лордов — Им смерть суждена была. Жалели все леди Мейзри — С ума она с горя сошла! «Дайте, дайте мне посох дорожный! Дайте, дайте мне плащ из рядна! Просить подаянье до смерти За девичий грех я должна! Дайте грошик Чайлд-Вайета ради, Ради лорда Инграма — пять, За то, что честную свадьбу С грешной девой надумал сыграть.»

Бретонские баллады

В переводах Веры Потаповой [*]

Три красных монаха

Перебирая четки, шла Катлик Моаль без страха. В Кемпере преградили путь ей красных три монаха. Коней, закованных в броню, поставив полукружьем, Бряцали перед ней они бесчисленным оружьем. — Поедешь с нами в монастырь, красавица, добром, Тебя мы златом наградим, осыплем серебром. — Я ни за что не соглашусь! Мне в злате мало проку. Мечей булатных я страшусь, у вас висящих сбоку. — Тебе не сделаем вреда! Для недругов опасных У нас под рясами булат, а не для дев прекрасных. — Я не поеду в монастырь! Недаром тьму ужасных Вещей рассказывают нам про вас, монахов красных. — Господь накажет злых лжецов, клеветников пристрастных, Что рады обвинить во всех грехах монахов красных. — Чтоб ехать с вами в монастырь, не сяду на коня. Отцы святые, лучше пусть живьем сожгут меня! — Поедем! Заживешь у нас в довольстве, в неге, в холе. — Уж лучше оставаться мне без крова в чистом поле! В свой монастырь угнали вы семь девушек-невест. Ни об одной из них вестей не слышали окрест. — Восьмой невестой будешь ты! — И девушку ничком Швырнули поперек седла, стянув ей рот платком. Швырнули деву на коня и по дороге тряской Стремглав помчали в монастырь, стянув ей рот повязкой. Семь-восемь месяцев спустя, встревожены сверх меры, Держали меж собой совет монахи-изуверы. — Куда девицу нам девать? Ей узки стали платья. Не худо бы ее теперь упрятать в яму, братья! Недолго спорили о том в аббатстве тамплиеры: — Ее зароем под крестом. Он — символ нашей веры! — Сподручнее под алтарем! Кто станет эту тварь Искать и заступами лезть под наш святой алтарь? Тут ливень хлынул грозовой и грянул гром, как молот. Сдавалось, будто небосвод над головой расколот! Меж тем, исхлестанный дождем с колючим градом купно, Проезжий рыцарь гнал коня во мраке неотступно. У церкви спешился ездок, приют себе ища. Казалось, теплится внутри неяркая свеча. С коня проворно соскочив и к скважине замочной Приникнув оком, видит он злодейство в час полночный. Там дева на сыром полу лежит при свете плошки, И жестким спутаны ремнем ее босые ножки. Направо, подле алтаря, рыдает эта дева, А три монаха красных ей могилу роют слева. Своим губителям она взмолилась о пощаде: — Я выходить не стану днем, а только на ночь глядя! Гулять я буду по ночам, таясь при свете дня. Во имя господа, в живых оставьте вы меня! — Но смысла не было в слезах и жалобах напрасных. Ходили заступы в руках у трех монахов красных. Огонь погас. Оцепенев, застыл во тьме проезжий, Как вдруг раздался слабый стон со дна могилы свежей. Зарытая под алтарем, дитя свое жалея, Просила дева для него крещенья и елея. Она злосчастья не кляла, не чаяла участья. Она страшилась умереть, не получив причастья. — Скорей вставайте, монсеньор, епископ Корнуэля! Вы спите в неге и тепле на пуховой постели, А дева юная, в земле, томится в темной щели! Зарытая под алтарем, дитя свое жалея, Она желает для него крещенья и елея. Она желает для него елея и крещенья, А для себя — святых даров и божьего прощенья! Велит разрыть Кемпера граф ужасную для взора Дыру в земле, под алтарем, к прибытью монсеньора. Разрыв дыру под алтарем и факелом светя, Нашли у девы на груди уснувшее дитя. Зубами кисти белых рук она терзала в яме, Пока заглохнул сердца стук под белыми грудями. Сеньор епископ зарыдал при виде той девицы И трое суток не снимал колючей власяницы. Перед могилой, босиком, он преклонил колени И, слезы горькие лия, не прерывал молений. На третью ночь меж двух свечей лежащее дитя Ступило на церковный пол, глазенками блестя. Среди молящихся мирян и братьев чернорясных Ребенок малый обличил троих монахов красных. Злодеев заживо сожгли при кликах громкогласных И разнесли по ветру прах троих монахов красных.

Сокол

Графскую сокол покинул перчатку. У бедной крестьянки убил он хохлатку. Камень крестьянка в обидчика мечет. Камнем убиты сеньор и кречет. В галльскую землю зовет чужаков Графиня-вдова, как корова быков. Пришелся нам солоно гнет чужеземный. Народ притесняют, как скот подъяремный. Не в силах платить непомерную дань, В крови утопая, бунтует Бретань. Имущество жгут и друг друга увечат За то, что убиты хохлатка и кречет. Крестьяне, в канун иоаннова дня, Столпились на Черной Горе, у огня. — Крестьян одолели невзгоды и беды. Взгляните, — нас тридцать мужчин, кашееды! Забравшись в бунтарское это гнездо, Сказал, опираясь на вилы, Кадо: — Налог живодерам платить — мало чести. Я первый не дам ничего, хоть повесьте! — Да будет благой Иоанн мне порукой! Клянусь я голодных детей моих мукой И угольем красным святого огня: Не стану платить, хоть убейте меня! — Дотла разорен я! Неужто, ей-богу, С котомкой бродить от порога к порогу? Ни горстки зерна не осталось в ларе! А что с нами будет, Кадо, в декабре? — Со мной не придется тебе побираться. Запросят ли недруги драки — мы драться! Чего пожелают — получат сполна. Война им нужна? Значит, будет война! — Клянемся мы твердью земной и небесной, Клянемся водою соленой и пресной, В свидетели звезды призвав и луну, Клянемся начать до рассвета войну! Кадо над смутьянами принял команду: — Поспеем, друзья, до рассвета в Гверанду! Затем головню из костра он берет, И все с головнями пустились вперед. Жена главаря — не трусливого нрава. Ее не страшит никакая расправа. С собой прихватила увесистый кол. Идет и поет, подоткнувши подол: — Зачем сыновей народила я мужу? Чтоб вечно терпеть им бескормицу, стужу, Да зимней порой подаянья просить, Да тесаный камень сеньорам носить? На топливо бревна таскать им в поместье, Обиды от них получать и бесчестье, Молчать, бессловесной скотине под стать, И землю босыми ногами топтать? Я вас не затем родила, мои парни, Чтоб графских собак вы кормили на псарне. Чем корм лошадям задавать или гончим, Мы всех угнетателей наших прикончим! Вела их дорога вдоль горного кряжа. Пастушьи рога, темноту будоража, Трубили кругом над кострами войны. — Огнем покараем холопов казны! Три тысячи сто набиралось в ту пору Повстанцев, покинувших Черную Гору. Покуда вступили они в Лангоад, Пополнили добрых шесть тысяч отряд. Когда оказались они под Гверандой, Кадо тридцать тысяч имел под командой. Шутя прикатили из ланды, с низов, Под стены Гверанды три сотни возов. Три сотни возов сухотравного сена У стен крепостных запалили мгновенно. И стены таким полыхали огнем, Что вилы железные плавились в нем. И с каждой минутой пожара свирепость Росла, и горящая рушилась крепость, Где кости трещали в огне и в чаду, Как грешников кости в кромешном аду. Как волки в капканах, от боли и жёлчи Там сборщики податей выли по-волчьи. Ничто не спасло их от участи злой. К восходу зари они стали золой.

Сеньор Нанн и фея

Прекрасного сеньора Нанна С невестой обручили рано. Чету, что рано обручили, Навек нежданно разлучили. Жене сеньора Нанна в ночь Послал господь сынка и дочь. И восхитили несказанно Двояшки беленькие Нанна! — Спасибо, — молвил он жене.— Ты сына подарила мне! Захочешь подкрепиться мясом — Я с поймы прискачу с бекасом Иль подстрелю лесную лань. Возьми с меня любую дань! — Хоть лань — бекасины вкусней, Не езди в лес, мой друг, за ней! — А он, с копьем наперевес, Стремглав летит в зеленый лес На вороном своем коне, Ни слова не сказав жене, И, вопреки ее желанью, Бросается за белой ланью. Столь яростна была гоньба, Что градом пот бежал со лба. Вот сумерки сгустились в чаще. Весь в мыле был скакун храпящий. Увидел Нанн в пещеру вход Меж пряных трав и светлых вод. Там фею отражала гладь, Чесавшую за прядью прядь Зубцами золотого гребня. (У фей ведь золота — что щебня!) С коня, утратившего прыть, Он соскочил — воды испить. — Ключей моих мутишь ты влагу, Но проклянешь свою отвагу. Ты в жены должен взять меня Иль проживешь всего три дня, Иль чахнуть будешь до кончины, Семь лет подряд, как от кручины. — Твоих не замутил я вод. Притом женат я целый год. Чем брачный свой обет нарушу, Скорей отдам я богу душу! Легко сказать! Мы не вольны Жениться от живой жены. Пробьет ли завтра иль сегодня Мой час — рассудит власть господня. Но петлю мне милей на шею Надеть, чем звать женою фею! — О мать, погнал я в лес коня. Там фея сглазила меня. Ты приготовь постель мне сразу. В три дня погибну я от сглазу. Но от моей любимой скрой, Что я лежу в земле сырой. Три дня прошло. Невестки сон Встревожил погребальный звон. — Свекровь моя, скажите мне, Кто умер в нашей стороне? Я вижу, духовенство в белом Внизу поет над мертвым телом. Мне звон протяжный колокольный Вселяет в сердце страх невольный! — Дитя мое, три дня тому, Найдя приют у нас в дому, Скончался здесь бедняк бездольный. Откинь, забудь свой страх невольный! — Скажите правду мне, свекровь, Где мой супруг, моя любовь? — Уехал, — молвила свекровь,— Но скоро встретитесь вы вновь! — Свекровь моя, какой наряд Надеть мне в церковь? Говорят, Не в моде голубой и алый. — Ты черный выбери, пожалуй! Подходит к церкви госпожа. Земля разрыхлена, свежа, И холм на родовом кладбище Скрывает новое жилище. — Кто спит здесь, господи помилуй? Она глядит на холм унылый. — Дитя мое, супруг твой милый Сегодня ночью взят могилой!

Портной и гномы

Паску, верзила, вздумал красть: Портновская не кормит снасть. Теперь мужчины всей Бретани Французов бьют на поле брани. Когда, бог даст, придут с войны, Он снова сядет шить штаны. Он заступ в пятницу берет И в гроте роется, как крот. А к вечеру стремглав назад Летит, украв у гномов клад. Припрятал клад, а сам — в кровать! Ему теперь несдобровать. «Задвиньте накрепко засов! Иль не слыхать вам голосов — «Понедельник, вторник, среда, четверг и пятница!» «Помилуй, боже! Гномы — здесь. И двор заполонили весь!» Они, перемахнув ограду, Плясать пустились до упаду: «Понедельник, вторник, среда, четверг и пятница!» Они вскарабкались на дом И в кровле сделали пролом. «Дружище, ты в руках чудовищ. Кладь выбрось, не жалей сокровищ! В тебе чуть-чуть осталось жизни. Себя

святой водою взбрызни! Портной Паску, ты сам не свой. Скорей укройся с головой!» «Ай, ай! Смеются… Жди подвоха! Кто улизнет от них — пройдоха. Спаси меня господь! В пролом Башку просунул первый гном. Глаза как жар горят во лбу! Пролез — и съехал по столбу. Святая дева! Раз, два, три… Уже тьма-тьмущая внутри! О господи! Дышать мне тяжко!» — Вскричал испуганный портняжка. Он сразу побледнел как смерть, А гномы в воздухе — круть-верть! У них плясать — одно занятье И выкликать свое заклятье: «Понедельник, вторник, среда, четверг и пятница!» «Как ты храпишь, Паску, бедняжка! Хоть нос бы высунул, портняжка. Дружище наш, Паску-портной! Ты плут, мошенник записной. К нам приходи плясать в пещеру. Тебе покажем лад и меру! Понедельник, вторник, среда, четверг и пятница! Когда придет охота красть — У нас напляшешься ты всласть. Себе хребет сломаешь, вор!» — Вдобавок, деньги гномов — сор!

Немецкие баллады

В переводах Л. Гинзбурга

Крестьянин и рыцарь

На некий постоялый двор Заброшены судьбою, Мужик и рыцарь жаркий спор Вели между собою. Нет любопытней ничего Иной словесной схватки. А ну, посмотрим, кто кого Положит на лопатки. «Я родом княжеским горжусь, Я землями владею!» «А я горжусь, что я тружусь И хлеб насущный сею. Когда б не сеял я зерно, Не рыл бы огород,— Подох бы с голоду давно Твой именитый род!» «Мой гордый нрав и честь мою Повсюду славят в мире. Под лютню песни я пою, Фехтую на турнире! Каких мне дам пришлось любить И как я был любим! А ты, крестьянин, должен быть Навек рабом моим». «Заслуга, брат, невелика Всю ночь бренчать на лютне. Сравнится ль гордость мужика С ничтожной честью трутня? Не танцы и не стук рапир — Поклясться я готов,— А труд крестьянский держит мир Надежней трех китов». «Но если грянет час войны, Начнется бой суровый, Кто из немецкой стороны Пойдет в поход крестовый? В пустыне — пекло, как в аду, Но ад мне нипочем! И, сарацинам на беду, Я действую мечом!» «Махать мечом — нелегкий труд, И нет об этом спора, Но в дни войны с кого берут Бессчетные поборы? Кто должен чертовы войска Кормить да одевать? Нет, даже тут без мужика Не обойтись, видать!»

Улингер

Веселый рыцарь на коне Скакал по дальней стороне, Сердца смущая девам Пленительным напевом. Он звонко пел. И вот одна Застыла молча у окна. «Ах, за певца такого Я все отдать готова!» «Тебя я в замок свой умчу, Любви и песням научу. Спустись-ка в палисадник!» — Сказал веселый всадник. Девица в спаленку вошла, Колечки, камушки нашла, Связала в узел платья И — к рыцарю в объятья. А он щитом ее укрыл И, словно ветер быстрокрыл, С красавицей влюбленной Примчался в лес зеленый. Не по себе ей стало вдруг: Нет никого сто верст вокруг, Лишь белый голубочек Уселся на дубочек. «Твой рыцарь, — молвит голубок,— Двенадцать девушек завлек. Коль разум позабудешь — Тринадцатою будешь!» Она заплакала навзрыд: «Слыхал, что голубь говорит, Как он тебя порочит И гибель мне пророчит?» Смеется Улингер в ответ: «Да это все — пустой навет! Меня — могу дать слово — Он принял за другого. Ну, чем твой рыцарь не хорош? Скорей мне волосы взъерошь! На травку мы приляжем И наши жизни свяжем». Он ей платком глаза утер: «Чего ты плачешь? Слезы — вздор! Иль, проклятый судьбою, Покинут муж тобою?» «Нет, я не замужем пока. Но возле ели, у лужка,— Промолвила девица,— Я вижу чьи-то лица. Что там за люди? Кто они?» «А ты сходи на них взгляни Да меч бы взять неплохо, Чтоб не было подвоха». «Зачем девице нужен меч? Я не гожусь для бранных встреч. Но люди эти вроде Кружатся в хороводе». Туда направилась она И вдруг отпрянула, бледна: В лесу, на черной ели, Двенадцать дев висели. «О, что за страшный хоровод!» — Кричит она и косы рвет. Но крик души скорбящей Никто не слышит в чаще. «Меня ты, злобный рыцарь, здесь, Как этих девушек, повесь, Но не хочу снимать я Перед кончиной платья!» «Оставим этот разговор. Позор для мертвых — не позор. Мне для моей сестрицы Наряд твой пригодится». «Что делать, Улингер? Бери — Свою сестрицу одари, А мне дозволь в награду Три раза крикнуть кряду». «Кричи не три, а тридцать раз,— Здесь только совы слышат нас. В моем лесу от века Не встретишь человека!» И вот раздался первый крик: «Господь, яви свой светлый лик! Приди ко мне, спаситель, Чтоб сгинул искуситель!» Затем раздался крик второй: «Меня от изверга укрой, Мария пресвятая! Перед тобой чиста я!» И третий крик звучит в бору: «О брат! Спаси свою сестру! Беда нависла грозно. Спеши, пока не поздно!» Ее мольбу услышал брат. Созвал он всадников отряд,— На выручку сестрицы Летит быстрее птицы. Несутся кони, ветр свистит, Лес вспугнут топотом копыт. До срока подоспели Они к той черной ели. «Что пригорюнился, певец? Выходит, песенке — конец. Сестру свою потешу — На сук тебя повешу!» «Видать, и я попался в сеть. Тебе гулять, а мне — висеть. Но только без одежи Мне помирать не гоже!» «Оставим этот разговор. Позор для мертвых — не позор. Камзол твой и кирасу Отдам я свинопасу!» И тотчас головою вниз Разбойник Улингер повис На той же самой ели, Где пленницы висели. Брат посадил в седло сестру И прискакал домой к утру С сестрицею родимой, Живой и невредимой.

Крысолов из Гамельна

«Кто там в плаще гуляет пестром, Сверля прохожих взглядом острым, На черной дудочке свистя?.. Господь, спаси мое дитя!» Большая в Гамельне тревога. Крыс развелось там страсть как много, Уже в домах не счесть утрат. Перепугался магистрат. И вдруг волшебник — плут отпетый — Явился, в пестрый плащ одетый, На дивной дудке марш сыграл И прямо в Везеркрыс согнал. Закончив труд, у магистрата Волшебник требует оплаты, А те юлят и так и сяк: «За что ж платить-то? За пустяк? Велик ли труд — игра на дудке? Не колдовские ль это шутки? Ступай-ка прочь без лишних слов!» И хлопнул дверью крысолов. Меж тем, от крыс освобожденный, Ликует город возрожденный. В соборах — господу хвала! — Весь день гудят колокола. Пир — взрослым, детворе — забава, Но вдруг у северной заставы Вновь появился чудодей, Сыграл на дудочке своей, И в тот же миг на звуки эти Из всех домов сбежались дети, И незнакомец, всей гурьбой, Увел их в Везер за собой. Никто не видел их отныне, Навек исчезнувших в пучине. Рыдайте, матери, отцы,— Не возвратятся мертвецы. Тела детей волна качает. Кричи! — поток не отвечает. Река бежит, вода течет. Какой ценой оплачен счет!.. Всем эту быль запомнить надо, Чтоб уберечь детей от яда. Людская жадность — вот он яд, Сгубивший гамельнских ребят.

Баллада о Генрихе Льве

Чего так в Брауншвейге встревожен народ, Кого провожают сегодня? То Генрих Брауншвейгский уходит в поход На выручку гроба господня. Жену молодую обняв у ворот, Он ей половину кольца отдает, А сам, уходя на чужбину, Другую берет половину. Вот герцог по бурному морю плывет. Беснуется черная бездна, И рушатся мачты, и ветер ревет, И помощи ждать бесполезно. Корабль сиротливый наткнулся на риф. Но вдруг в вышине появляется гриф: «О боже, спаси мою душу!» Он герцога вынес на сушу. В гнездо, где алкал пропитанья птенец, Влетел он с находкою странной, Но Генрих Брауншвейгский был храбрый боец И славился удалью бранной. Спасенный от смерти по воле небес, Он, грифа осилив, направился в лес И в зарослях целыми днями Кормился корой и корнями. Однажды, бредя сквозь лесной бурелом, Пытаясь разведать дорогу, Увидел он схватку дракона со львом И кинулся льву на подмогу. Поверженный, рухнул дракон, захрипев, И Генриху молвил израненный лев: «Услуги твоей не забуду, Навеки слугой твоим буду!» А ночью явился к нему сатана: «В Брауншвейге тебе побывать бы! Там дома твоя молодая жена Затеяла новую свадьбу!» И горестно герцог промолвил в ответ: «Ее ли винить? Миновало семь лет. Дай мне повидаться с женою И делай что хочешь со мною!» И только он эти слова произнес, Как черт себя ждать не заставил. Он спящего герцога в город принес И льва за ним следом доставил. И Генрих воскликнул, разбуженный львом: «Я гостем незваным являюсь в свой дом! Должны мы поспеть на венчанье». В ответ прозвучало рычанье. Вот герцог вошел в переполненный зал, Отвесив поклон неуклюже: «Недурно б, сударыня, выпить бокал За вашего первого мужа!» И, глаз не сводя с дорогого лица, Он бросил в вино половину кольца, Хранимую им на чужбине, И подал бокал герцогине. Но что, побледнев, она вскрикнула вдруг — Иль сделалось худо невесте? «Вернулся мой Генрих! Мой верный супруг! Навеки отныне мы вместе!» И гости воскликнули все, как один: «Вернулся возлюбленный наш господин!» В старинном Брауншвейге едва ли Такое веселье знавали. Так герцог, что прозван был Генрихом Львом, До старости герцогством правил. А лев, находясь неотлучно при нем, И в смерти его не оставил. Не смог пережить он такую беду И в тысяча сто сорок третьем году, Теряя последние силы, Почил у хозяйской могилы.

Про воду и про вино

Слыхал я недавно поверье одно — Рассказец про воду и про вино, Как оба, друг с другом в ссоре, Бранились, себе на горе. Как-то сказало воде вино: «Во все я страны завезено! В любом кабачке и таверне Пьют меня ежевечерне». Вода говорит: «Замолчи, вино! Со мной не сравнишься ты все равно! Я мельницы в ход пускаю, Плоты на себе таскаю». Но отвечает воде вино: «Едва лишь осушат в стакане дно, И каждый мне благодарен, Пастух или важный барин». Вода говорит: «Не кичись, вино! Хозяйственных дел у меня полно. Стирают во мне, и для варки Меня потребляют кухарки». Но отвечает воде вино: «Мне в битвах бойцам помогать дано! Губами приложатся к фляге, И хоть отбавляй отваги». Вода говорит: «А скажи, вино, Кто в банях людей услаждает умно? Красавицам пылким желанны Мои прохладные ванны». И отвечает воде вино: «С самим бургомистром дружу я давно! Со мной он проводит все ночки Там, в Бремене, в погребочке». Вода говорит: «Погоди, вино! А кто из насоса влетает в окно, Когда ненасытное пламя Уже завладело полами?» И отвечает воде вино: «А я с докторами во всем заодно! Недаром у нас медицина Лекарство разводит in vino». Вода говорит: «Я не спорю, но В кунсткамере я, не ты, вино, Теку из русалочьих глазок, На радость любителям сказок». И отвечает воде вино: «В дни коронаций заведено, Чтоб я из фонтанов било И людно на улицах было». Вода говорит: «Посмотри, вино, На море. Наполнено мной оно. Больших кораблей караваны Мои бороздят океаны!» И отвечает воде вино: «А я в винограде заключено. Нежнейшие ручки, бывает, В саду меня с веток срывают». Вода говорит: «Но ответь, вино, Кем все цветущее вспоено? Без влаги сады бы увяли И ты б появилось едва ли». И так сказало вино тогда: «Что ж, подчиняюсь тебе, вода, Но только меня не трогай, Иди-ка своей дорогой». Вода говорит: «Берегись, мой друг!. Но тут явился трактирщик вдруг И для умноженья доходу Смешал и вино и воду.