Чудовище маякаи другие хонкаку
Шрифт:
Я не мог сдержать слез.
Так вот в чем дело! Удивительно, как я до сих пор не догадался сам. Загадочный стон был вызван мучительными, болезненными потугами роженицы; своеобразный крик, подобный свистку из воздушного шарика, был первым криком новорожденного; а странная слизистая жидкость – амниотическими водами, которые отошли, выполнив задачу по защите плода. Я начал представлять, каким старым, должно быть, чувствовал себя Кадзама в ту минуту, когда увидел милое личико своего первого внука, призывающее его сердце смягчиться.
В этот момент мой приятный мысленный образ был прерван легким скрипом. Сломленный старый смотритель маяка, Дзороку Кадзама, показался в дверях; тусклый свет отражался на его опухших веках.
Три
Частная лечебница для душевнобольных, управляемая доктором Акадзавой, стояла на вершине Акацутиямы, небольшого холма на окраине города М., посреди зарослей, выходящих на дорогу, ведущую к крематорию. Это было старомодное одноэтажное здание, напоминавшее большого, ползущего по земле паука.
Говорят, беда не приходит одна. Еще до того, как произошел этот ужаснейший случай, за деревянными стенами лечебницы Акадзавы уже сконцентрировались миазмы безумия и боли, подтачивавшие сами основы этого учреждения. Как стало понятно впоследствии, разрушение было неизбежным.
Согласно доктору Акадзаве, забота о душевнобольных представляла невероятно сложную задачу. Многие из пациентов могли – по причинам вполне тривиальным или мотивам вовсе неведомым – совершать ужасные поступки: насилия или поджоги. Другие убегали, отказывались принимать пищу, лекарства или вообще кончали жизнь самоубийством. Понятно, такие пациенты часто становились опасны не только для санитаров, но и для общества в целом. Для обеспечения ухода, опеки и душевного спокойствия следовало помещать подобных лиц в медицинское учреждение, удалив их из человеческого общества. В отличие от больных и раненых, большинство таких душевнобольных о своем недуге не знали. Они не боялись действий, которые могут предпринять их тела, и оставались вполне спокойными перед лицом любой опасности, так что забота об этих людях требовала осторожности и терпения. Исследования показали, что лучше было взамен крупного учреждения вроде больницы содержать небольшое число пациентов в домашних условиях, обеспечивающих им домашний уход, чтобы каждый пациент непременно обслуживался персональным санитаром.
Первым в семье понял это дед Акадзавы по отцу. Неудивительно, ведь он прибыл из Ивакура-муры в Киото, первого места в Японии, где появился домашний уход за больными. Он сумел объединить два противоречивых способа ухода и открыл то, что можно было назвать первой небольшой домашней лечебницей. Но, поскольку у каждого пациента был персональный санитар, расходы на содержание подобной больницы вышли чрезвычайно высокими. Первый директор каким-то образом смог, реализовав эту идею, даже получить прибыль. Во время работы второго директора финансовые проблемы лишь наметились. А третьему, нынешнему директору, уже пришлось вкладывать личные средства.
В лечебнице всегда было мало пациентов, но с наступлением новой эры и открытием новой муниципальной психиатрической больницы число их стало сокращаться еще быстрее. Великие полководцы и изобретатели, бродившие по палате, покидали ее один за другим. Бодрое пение, некогда звучавшее для слушателей, превратилось в странную, одинокую мелодию, особенно жуткую по ночам, когда завывал ветер. Два-три санитара просто бежали, бросив работу. Остался лишь один, в возрасте уже за пятьдесят, заботившийся об оставшихся трех пациентах, никем не охраняемых. Кроме санитара, были там студентка медицинского факультета, выполнявшая также обязанности горничной, и жена директора, так что всего в лечебнице находились семь человек. Но эта маленькая группа была не в состоянии обеспечить покой пустынного холма.
Когда эта атмосфера (напоминавшая доктору Акадзаве о запертых окнах, покрытых паутиной и душными, заплесневелыми циновками татами) стала ощутимее, доктор вынужден был признать, что находится на грани. Однажды он, задумавшись, выдернул слишком много молодых побегов, ухаживая за деревом бонсай – недавним своим увлечением. А во время обхода совершил
Когда число пациентов сократилось до трех, их для удобства переместили в комнаты 1, 2 и 3, ближайшие к главному зданию. Все трое были мужчинами средних лет. Их, конечно, как-то на самом деле звали, но в лечебнице использовались прозвища. Человек в первой комнате именовался «Тук-тук». Все дни он проводил, стоя у окна комнаты. Глядя на ряды машин, едущих в крематорий, и воронов на телеграфном столбе, Тук-тук без остановки пинал босой правой ногой дверную панель, так что татами под окном, где он стоял, было стерто от беспрерывного шарканья. Ворсинки циновки стояли торчком, напоминая внутренности ступки фармацевта.
Мужчину во второй комнате звали «Дива». Этот бородатый человек день и ночь, облачившись в женское кимоно, распевал некогда популярные песни, которые, должно быть, помнил с тех пор, когда его рассудок еще не помутился. Затем он сам себе аплодировал и просил спеть на бис, но, не бисировал, а громко хохотал.
Человека в третьей комнате назвали «Раненым». В действительности он ранен не был, но уверял, что получил серьезные травмы. Все его лицо было обмотано бинтами, и он целыми днями лежал на спине, уверяя, что нуждается в полном покое. Всякий раз, как санитар приближался к нему, он кричал и яростно сопротивлялся прикосновению посторонних к его ранам. Слушался он лишь директора, время от времени менявшего повязки для поддержания гигиены.
Все три пациента были беззлобными людьми, целыми днями предававшимися своим занятиям в тесных стенах лечебницы Акадзавы, не беспокоясь о будущем. Но время шло, заботились о них все хуже и хуже, падало и качество еды, так что темное облако отбросило свою тень на дух и облик даже этой беспечной троицы. Пациенты столкнулись с растущими финансовыми проблемами директора, и атмосфера лечебницы потемнела и закружилась, подобно ветру, точно отражая настроение всех обитателей. Ветер становился все сильнее и жестче, пока, наконец, не поднялся вихрем, сурово толкавшим лечебницу Акадзавы к краю пропасти.
Случилось это жарким душным утром. По некой причине бесконечный поток машин направлялся в крематорий, поднимая на холме пыль.
Старый санитар Укити Тораяма встал в шесть, как и каждое утро. Ковыряя зубочисткой во рту, он направился по коридору к палате, но, пораженный, остановился, заметив, что задняя дверь деревянного забора в углу прогулочного двора распахнута.
Позвольте пояснить. Лечебница Акадзавы имела территорию площадью более пятисот пятидесяти цубо и была окружена высоким деревянным забором. В пределах этой территории сто пятьдесят цубо занимал прогулочный двор, огражденный с трех сторон. С одной стороны стояло главное здание, где располагались приемный покой, аптека, комнаты директора, его жены и других служащих. С другой стороны двора – палата в форме буквы «V». Оставшаяся сторона двора непосредственно ограждена деревянным забором. Деревянная дверь, находившаяся рядом с палатой, открывалась прямо в лесные заросли снаружи. Эта дверь, ведущая к игровой площадке для душевнобольных, в отличие от задних дверей главного здания или парадного входа, всегда была плотно закрыта. Директор использовал ее, выходя иногда прогуляться по лесу, так что, подбежав к двери, санитар Укити Тораяма подумал, что директор, должно быть, ушел. «Опрометчиво с его стороны оставить столь важную дверь открытой, отлучившись даже на минуту», – подумал Укити Тораяме, когда он, подойдя к двери, с тревогой выглянул за забор.