Чудовищная ложь
Шрифт:
— Мне интересно, что привлекает их к своим партнерам. Феромоны? Природный инстинкт? Могут ли они иметь больше одного? — пробормотал он, а затем встретился со мной взглядом. — Пожалуйста, опишите в деталях, что произошло, когда вы встретили объекта 10.
— Объект 10? Ему это понравится. Хотя он - десятка из десяти, так что я могу сказать?
— Пожалуйста, опишите подробно, — отвечает он, нахмурившись, — или мне придется поощрить вас говорить.
— Поощрить? Разве это хорошее слово для... Мать твою! — Электрический разряд пробегает по моему телу, тряся меня, как рыбу на столе,
— Пожалуйста, опишите...
— Да, поняла, долбаный робот, — сплюнула я. — Хочешь, я также опишу, как он трахается... — Я кричу, когда ток становится сильнее, но когда он заканчивается, я с прищуром смотрю на него. — Ну, сначала мы занимались сексом по-миссионерски... — Я сдерживаю вопль боли, зная, что если Акуджи услышит его, он сойдет с ума, не говоря уже о том, что слышу, как хнычет маленький ребенок. Ему не нужна еще одна травма, поэтому я подавляю ее.
Когда все закончилось, я заметила, что двое других ученых теперь наблюдают за мной.
— Говори, — требует Болди, отбросив любезности.
— Он знал, — прошептала я. — Я не знала, пока он не назвал меня своей парой. Сказал, что узнал с первого взгляда.
— Значит, дело может быть в биологии, зрении или запахе, а может быть просто в выборе - наиболее привлекательной пары с нужными им качествами. Как интересно. Пока вы были за стеной, вы видели кого-нибудь, у кого было больше одной пары, или кого-нибудь, кто потерял пару и нашел другую?
— Я не знаю, — процедила сквозь зубы я, не давая им ничего, что не относится ко мне. Я не буду помогать им причинять боль этим людям, даже если в процессе сама пострадаю. Я напоминаю себе, что я нужна им живой, а боль…она временно, даже когда вольт бьет по моему телу, вырывая крик из горла. Когда все закончилось, я на мгновение закрыла глаза, обессиленная.
— Сэр, она нам нужна...
— Она ответит на мой вопрос! — кричит он, и мужчина на мгновение замолкает.
— Сэр, она может не знать ответов, но она единственная успешная спаренная пара, которая у нас здесь есть. Она нужна нам живой. — Его голос мягче, неувереннее, но на мгновение мне хочется заплакать и поблагодарить его, пока я не понимаю, что он делает это не из доброты.
— Хорошо, мы допросим ее в другой день. Возьмите необходимые мне образцы и показания. Я думаю, что спаривание уже изменило ее тело...
— Меняет мое тело? — требую я, открывая глаза.
Он хмуро смотрит на меня.
— Ты не знала?
— Что не знала? — спрашиваю я.
— Спаривание между монстром и человеком, похоже, изменяет тело человека, чтобы сделать их более совместимыми для выживания в процессе родов.
— Как изменяет? — спрашиваю я. Удивительно, что он отвечает мне, потому что, похоже, его интересует моя неосведомленность.
— Пока что мы заметили небольшие изменения в вашей крови и в слизистой оболочке матки. Другие обсуждают, изменит ли это твою скорость, силу и зрение - все характеристики, которые достались тебе от твоей пары. Мы не знаем, что произойдет и будет ли это постоянным, но я не могу дождаться, когда ты забеременеешь. Я могу задокументировать каждый аспект... — Учёный прерывается, его глаза горят от возбуждения, и мне становится
Я меняюсь?
Я все еще человек?
Не все ли мне равно?
Нет, если это мой народ. Я сделала свой выбор. Я выбрала своих монстров, я выбрала Акуджи и все остальное, что с этим связано. Пока я не покраснею - не думаю, что смогу это сделать - я в порядке. Я молчу до конца осмотра. На руках у меня множество уколов после тестов, и я выгляжу как наркоман, которого можно увидеть в трущобах в отключке, в синяках, но присмотревшись, я замечаю, что они не такие страшные, как должны быть. Они также не так сильно болят.
Они правы?
Я меняюсь?
Я закрываю глаза от нежелательного гинекологического осмотра, напоминая себе, что это клиническая процедура, даже если от этого меня тошнит не меньше, чем от вторжения. Вместо этого я сосредоточилась на своем теле, пытаясь уловить любые изменения, но либо они настолько малы, что я не могу их почувствовать, либо он прав, и все только начинается.
Закончив анализы, они оставляют меня на столе, одетую только в халат. Я заставляю себя не обращать внимания на смущение и гнев. Это мелочь, за которую приходится расплачиваться ценой выживания. Откидываю голову, чтобы посмотреть на малыша.
— Все в порядке, теперь ты можешь смотреть, — тихонько воркую я. Он крепче обхватывает себя руками, и я гадаю, что, черт возьми, видел этот бедный ребенок. — Я обещаю.
— Обещаешь? — спрашивает он, глядя на меня.
— Это как клятва. Способ сказать, что я не лгу, но более серьезный, — объясняю я.
— Ты обещаешь? — Он придвигается к краю клетки. — Обещаешь помочь мамочке и мне?
— Обещаю. — Я киваю. — Даже если это будет последнее, что я сделаю.
— Почему? Почему ты хочешь нам помочь? Мама говорит, что люди нас ненавидят.
— Не все люди. Я не ненавижу вас. Я собираюсь помочь вам, потому что это правильно. Ваш вид заслуживает существования больше, чем мы, и вы заслуживаете свободы и счастья. Вы заслуживаете тех же прав, что и все, включая людей.
— Ты любишь нас. — Он серьезно кивает.
Это заставляет меня усмехнуться.
— Да, я люблю ваш мир и ваш народ.
Он снова кивает.
— Хорошо. Они возвращаются. Надеюсь, мы еще увидимся. Обещаю. — Это так очаровательно, что я стараюсь не заплакать, когда отворачиваюсь. В комнату заходят охранники. Мою одежду оставляют в лаборатории, а меня быстро торопят обратно в камеру и запихивают внутрь, где рычит и машет руками вышагивающий Акуджи.
Он поворачивается и бросается ко мне, заключая меня в свои объятия. Он говорит так быстро, что я не могу его понять, но я ничего не могу с собой поделать, я разрыдалась. За ребенка. За его мать. За его отца. За всех детей и людей, которым причинили боль. За то, что он сделал со мной. За то, как они прикасались ко мне и обращались со мной. За наше прошлое и наше будущее.
Я плачу обо всем, а Акуджи обнимает меня, гладит по спине и воркует, а потом садится и укачивает меня на коленях. Я чувствую, как гнев охватывает его тело, чем дольше я плачу, но я не могу его остановить. Каждая капля, каждая слезинка только усиливает решимость, которую я чувствую в его теле и сердце.