Шрифт:
От издателя
Весьма прискорбно, что факт издания сих записок оказался возможным лишь после смерти их автора. Более прискорбно то, что этого факта можно было избежать, согласись автор на публикацию нижеуказанной предваряющей справки, хотя бы минимально проясняющей важнейшую для читателя информацию относительно биографии главных героев повести. Однако автор, ратуя за скорейшую печать своего опуса, вместе с тем считал абсолютно неприемлемым для себя идти на такие компромиссы с издательством. Итог известен: при жизни выпуска своих записок достопочтенный граф Н. не дождался.
Проясним. Классическую историю принято начинать с описания характера главных героев и событий их жизни, предшествовавших основной фабуле, достаточного для понимания мотивов поступков персонажей,
Разгадка этого упрямства, как кажется, заключена в однажды брошенном графом Н. вопросе: что-де даст читателю знание «из какого сплаву и на какой наковальне выделана игла, ежели единственно важное для внимания заключается в том, что она уже начала свое неизбежное верчение вниз по натянутой наклонно нити?» Это крайне спорное, особенно для авантюрной беллетристики (как бы автор не настаивал на том, что изображенное в повести – «правдивей правды») утверждение дает основание полагать, что граф Н. относился к известного рода убежденным фаталистам, чьих взгляды о подверженностям человека воле фатума распространяются на области жизни настолько далеко, что наносят каким-то из них непоправимый ущерб.
Так и здесь: своим упорством граф Н. обрек пребывать не лишенные литературного таланта, хотя и до известной степени наивные по части заимствования авантюрных сюжетов, записки о путешествии Ободняковых мёртвым грузом в так называемом «редакторском портфельчике» – которые и выбросить жалко, и издавать запрещено, что называется, аксиомами книжного рынка.
Время расставило всё на свои места. Автор категорически отказывался менять в тексте повести хоть что-то, но при всём этом, последняя воля графа Н. относительно пользования произнесенными им словами, неизвестна. Поэтому мы, уповая на благосклонность читателя, полагаем своим издательским долгом пойти на известный компромисс: опубликовать сии загадочные записки без внесения корректур, предварив, однако, оные куцыми биографическими данными о главных героях, которые нам посчастливилось почерпнуть из устных разговоров с автором.
Известно, как уже сказано, крайне мало, но для доведения до определенной степени внятности мотивов – а именно, для объяснения сущности толчка, направившего героев по столь шаткому пути передвижных артистических служащих – этого вполне хватает.
О степени родства и времени знакомства наших героев не известно ровным счетом ничего и домыслы на этот счет мы опускаем. Обоим на момент начала «гастроли» уже за сорок. Мужчины, конечно, не молоды, но и далеко не старики. Они ведут, что называется, обыкновенненькую жизнь чиновничьих служащих. В свое время каждый из них отучился в гимназии не то чтобы хорошо, но и не сказать, что плохо. Маменька их любила, но и баловать особо не баловала. В делах амурных звезд с неба никто из них не хватает, однако ж и не жалуется на отсутствие внимания противуположного пола. В вопросах религии от них не замечается ни особого рвения, ни еретического отрицания. В солдатах никто из них не служил – один по причине желудочных расстройств, другой – удачно сымитировав сумасшествие.
И вот, господа вдруг как-то вместе начинают сетовать на то, что всю жизнь всё, что бы ни происходило с ними, имеет приставку «полу-». Поняв, что предыдущая жизнь их сложилась не ярко и не тускло, а как-то средне, они решают сделать по их мнению то, для чего очутились на этой земле. Но как? Здесь то и обнаруживается обоюдная тяга друзей к театральному делу и словесности, равно как и к путешествиям в стиле «авэнтюр» (хотя оных до сей поры вовсе не было).
Нацарапав пару пиес в духе модного о ту пору сентиментализьма, герои зачитали одну в салоне известной в богемных кругах госпожи Шпиль-Кульмановской. Вещица, благосклонно было воспринятая публикой, в итоге оказалась нещадно разнесена и осмеяна знаменитым артистом, постановщиком и теоретиком театра Гогунским. Оттудова же, поговаривают, и пошло гулять в народ в отношении романтических, оторванных от реальности и вместе с тем простоватых натур прозвище «лапотные донкихоты». К чести наших рыцарей, горевали они недолго, а, вооружившись скромными навыками, полученными в самодеятельных драматических кружках, решились-таки на нижеприведенную «гастроль» с этой самой пиесой. Притом известно, что для покупки транспорта и некоторого театрального реквизита, а также для найма извозчика, одному из господ пришлось продать несколько коров с подворья своих уважаемых родителей.
Засим мы оставляем читателя наедине с записками графа Н. в их первозданном виде.
А.Волосьев
I
По главной улице небольшого города Чумщска чинно ехала старенькая рессорная карета, в каких обычно передвигаются извозчики или люди скромного достатка. Поверхность брички когда-то была выкрашена в зеленый цвет, но время и переменчивая погода этих мест взяли верх над косметическими ухищрениями: дерево ссохлось, отчего все скрыпело и тренькало, краска облупилась, обнажив коричневые язвы транспортного средства. В бричке сидело двое. Немолодые уже люди, примерно одинакового возраста. Однако, пожалуй, один выглядел чуть старше: из-за морщин около рта, едва скрываемых жиденькой бородкою, легкой полноты и седин, пробивавшихся в корнях крашенных черною краской волос. Второй отличался от своего попутчика тем, что был несколько тоньше в талии, седины не скрывал и имел тоненькие черные усики. За каретой увязалась тощая дворняга и лениво брехала на извозчика. Сидели пассажиры молча, в полусне платками смахивая с сальных лбов капли пота.
Приезд в город двух незнакомых мужчин не произвел на граждан никакого фурора, лишь проходившие мимо мужики печально глянули на расшатанные колеса брички, и ничего не сказав нырнули в подворотню. Да еще местный сумасшедший, испугавшись лошадей, отскочил в сторону и, дразнясь, крикнул им вслед: «Несёсся к чудесам Господним, шельма?»
Когда свернули на улицу с булыжной мостовой, карету начало потряхивать, отчего квелые до этого путешественники оживились и даже сделали по глотку из походной фляжки.
– Думаю, прибыли. Поздравляю-с, – простуженно сказал Крашеный.
Его попутчик отозвался на редкость красивым бархатным голосом, никак не подходившим к его измученному жизнью и дорогой лицу:
– Да, вот и постоялый двор. Позвольте и мне вас поздравить, коллега! Сегодня, пожалуй, и к смотрителю успеем.
Пока извозчик выволакивал из кареты багаж, а его оказалось на удивление много, господа принялись разминать конечности: путешественник с усиками стал резко выбрасывать ноги, словно пытаясь пнуть кого-то невидимого, при этом он издавал неприличные звуки, какие можно услышать только в хорошо натопленной бане или в других общеизвестных местах. Из-за этих звуков в окнах соседнего доходного дома замаячили головы любопытных жильцов, которые, как известно, страсть как любят всякую диковинку. Крашеный же уцепился за крышу кареты и висел на ней как груша. Из-за своего большого роста вытянуться во всю длину у него не вышло, поэтому он согнул ноги в коленях, но, даже несмотря на это, его видавшие виды брюки покрылись серой пылью и всякой другой дрянью.
Из гостиницы вышел слуга. Лицо его говорило о том, что работы обычно у него бывает мало, но жалование он получает в срок и питается по расписанию. Даже не поприветствовав странных господ, слуга нехотя схватил два огромных чемодана искусственной кожи, и, волоча их по пыльной земле, двинулся к гостинице. Уже у самых дверей, словно вспомнив что-то важное, он лениво кинул:
– Обед вы уже проманкировали, ужинать обычно к восьми изволят. Первый этаж. Хозяйка почки будут подавать.
Необычное слово «проманкировали» было сказано с такой интонацией и прозвучало до того хлестко, что даже извозчик, привыкший за свою нелегкую жизнь к крепким выражениям, уважительно крякнул.