Чур, мой дым!
Шрифт:
Из-за печки медленно выбрался маленький, жалкий Дульщик. Его появление встретили смехом.
— Ну ты, вылезай! — закричали ребята.
— А почему в журнале не записано твое отчество? — спросила Анна Андреевна.
— Да это же Дульщик! — весело пояснил кто-то.
Учительница внимательно и недоуменно смотрела на Дульщика и ждала ответа.
Дульщик затравленно озирался, губы его зашевелились, он что-то прошептал.
— Ничего не слышу, громче, — попросила учительница.
Дульщик опять пошевелил губами, пригнул голову и начал медленно пятиться в свой угол за печку.
— Куда
Но Дульщик все пятился, все втискивался в свое укрытие. И тогда кто-то выкрикнул:
— Он говорит, что у него не было отца.
Все опять засмеялись. И я тоже.
— Заткни свой хавальник, — сказал вдруг Клешня с соседней парты и, подойдя ко мне, грязными пальцами с черными нестрижеными ногтями провел по моему лицу. Я задохнулся от оскорбления. Ведь он сделал мне смазь при всех, при учительнице. Она теперь подумает, что я такой же, как Дульщик! И я вскочил, бросился на Клешню:
— Дурак! Идиот! Сука! Фашист!
— Клещенко, что это ты сейчас сделал? — негромко, как врач у больного, спросила Анна Андреевна и подошла к нам. И вдруг с Клешней произошло такое, чего мы никогда прежде не видели. Он опустил глаза, покраснел и ответил очень тихо:
— Я ему смазь сделал.
— А что это такое — смазь?
В вопросе Анны Андреевны слышалось не просто любопытство, она спрашивала не о самом слове, а о чем-то другом, оскорбительном. Я понял о чем. И Юра Абдулин и все поняли о чем, и Дульщик тоже. Он даже высунулся из-за печки. На его лице не было обычной плаксивой гримасы, глаза поблескивали настороженно, внимательно. В эту минуту я был расположен к нему, как никогда.
Все ждали, что же ответит Клешня. Молчание было долгим и тягостным. Клешня не смотрел на учительницу, и казалось, будто не он унизил меня, а сам был высмеян и унижен.
— Ладно, я не стану тебя больше об этом спрашивать. Ты мне сам когда-нибудь все расскажешь, хорошо? — сказала Анна Андреевна. — Ты, наверное, понял о чем? Садись.
Весь этот день Клешня больше обычного ехидничал, приставал к ребятам, чуть что — брал за грудки. А вечером, после отбоя, первым затянул блатную песню:
Ночка надвигается, фонари качаются, филин ударил крылом. Налейте, налейте мне чару глубокую с пенистым красным вином…Клешня горланил самозабвенно. Нестройно подтягивали ему Кузнечик и Рыжий. А остальные помалкивали.
Такое было впервые.
Мы часто распевали песни про блатную жизнь и лихие грабежи. Я тоже охотно выкрикивал не совсем понятные слова уркаганских песен, и тогда казалось, что я не слабый ребенок, которого может наказать любой воспитатель, а отчаянный смельчак вроде Робина Гуда или графа Монте-Кристо.
Но теперь молчание ребят было как будто заговором.
В комнату вдруг вошла Анна Андреевна. В полумраке мы узнали ее не сразу.
— Атас! — крикнул кто-то.
Песня оборвалась.
— Не бойтесь, я пришла погреться. Я сегодня дежурю, — сказала учительница и, сняв с головы платок, присела на табурет посреди комнаты.
— Я никогда не слышала этой песни, — сказала она и призналась с усмешкой: — Уж больно бандитская, даже страшно. Хотите, я вам другую спою, про огонек?
Анна Андреевна откашлялась и начала петь тоненьким тихим голосом:
На позицию девушка Провожала бойца. Темной ночью простилася На ступеньках крыльца. И пока за туманами Видеть мог паренек, На окошке у девушки Все горел огонек.Никто не знал слов песни о молодом солдате и его любимой девушке, но протяжная, чуть-чуть грустная мелодия сразу понравилась нам, и многие без слов начали подпевать Анне Андреевне.
И тут мы услышали чей-то звонкий, чистый мальчишеский голос:
Парня встретила дружная Фронтовая семья. Всюду были товарищи, Всюду были друзья. Но любимую девушку Позабыть он не мог. Где ж ты, милая девушка, Мой родной огонек?Кто это? Кто еще, кроме учительницы, знает песню итак хорошо поет?
Все посмотрели в дальний угол комнаты. Там постель Дульщика. Маленькая фигурка скрючилась под одеялом. Это поет он. Ребята удивленно переглянулись, но никто не пошутил, не швырнул ботинком в Славку, и даже Клешня цыкнул на Рыжего, когда тот слишком громко скрипнул кроватью.
Закутав ноги одеялом, я прислонился спиной к прохладной стене. Издалека сквозь окна смотрели на меня звезды — белые, голубые, зеленые, они то разгорались, то съеживались, торопливо вбирая в себя короткие серебристые лучи.
— У тебя хороший голос, Слава, — ласково сказала Анна Андреевна, закончив песню.
«Да, у него действительно хороший голос, — подумал я с легкой завистью. — Я бы, наверное, тоже мог петь не хуже, как мой отец. И тогда Анна Андреевна похвалила бы меня».
На позицию девушка Провожала бойца… —начал я едва слышно, но не стал дальше петь, а подумал, что та девушка и есть Анна Андреевна, что песня, наверное, про нее. И еще мне показалось, будто я уже где-то слышал голос учительницы, он очень похож на голос моей матери. А вдруг она жила в Ленинграде недалеко от нашего дома? А вдруг она хорошо знала моих родителей?! А вдруг!.. Нет, не может быть…
Но почему не может быть?.. Тетя рассказывала, что у меня были не только братья, но и сестренка. Она говорила, что все они умерли. А вдруг нет, не все, вдруг это моя старшая сестра, которая выжила?!