Чуть-чуть считается
Шрифт:
– Ах ты такая-сякая! – закричал Вася. – Да я сейчас из тебя мокрицу сделаю! Да я…
Если хочешь что-нибудь сделать, то нужно меньше об этом говорить. Лучше всего действовать вообще без вступительных слов и длинной подготовки. Вася Пчёлкин несколько затянул подготовку. Поэтому он не успел сделать из Любы мокрицу. Федя, обычно такой медлительный и не очень расторопный, неожиданно нагнулся и резко нырнул головой вперёд. Голова у Феди была большая и крепкая. Федина голова угодила точно в пчёлкинский живот. Вася Пчёлкин ойкнул, сложился, будто перочинный ножик,
– Я вас предупреждал, – буркнул Федя, держа в боевой готовности голову и кулаки. – И вам ещё хуже будет, если вы не отстанете от Любы.
Недоуменно хлопая светлыми ресницами, Вася Пчёлкин сидел на асфальте. Сидел и держался за живот. Вокруг Васи яркими пятнышками горели на асфальте цветастые дольки жевательной резинки.
– Ну… кончики, – угрожающе произнёс Вася, – поднимаясь.
Однако Люба с Федей не стали дожидаться, пока Пчёлкин поднимется. Люба с Федей единодушно дали могучего стрекача.
И вот тогда-то Вася Пчёлкин и крикнул им вдогонку те самые слова – про то, что он всё равно переловит теперь ребят поодиночке и вставит им вместо ног деревянные спички.
Глава третья
НАД ВОЛГОЙ
На кладбище, навестить могилы родителей, дед Коля ходил каждый раз, когда приезжал в родной город. Но теперь так получилось из-за хлопот с этой квартирой, что то в военкомат было нужно, то в милицию, то в жилищную контору, то в горисполком. Одних бумаг, разных там справок, потребовалась целая куча. И ещё деду очень мешала боль в пояснице. Стоило деду немного понервничать, как его сразу валило с ног. Бабушка постелила на диване тюфячок и под него сунула большой лист фанеры. Дед сам такое придумал, говорил, что ему на фанере не так больно.
Про госпиталь, на котором настаивала бабушка, и врачей дед и слышать не хотел.
– Как-нибудь, Маняш, и сами одолеем этот насморк, – твердил он, морщась от боли. – Тоже мне болезнь – радикулит. И не такое одолевали.
С Вознесенья на кладбище ходил автобус № 7. Ехать собрались лишь через неделю. Дед с Любой сели в автобусе на одном сиденье, Витя с Федей – на другом, как раз напротив. Между ними на стенке всю дорогу отчаянно дребезжал красный ящик – касса с билетами. Опустишь в прозрачную пластмассовую щёлку монетки, повернёшь чёрное колёсико – отрывай билет.
– Молодые люди, – передавали Вите с Федей деньги, – оторвите, пожалуйста, два билета. Молодые люди, пожалуйста, ещё три. Не сочтите за труд. У вас так замечательно получается.
И Витя с Федей наперегонки крутили чёрное колёсико и отрывали билеты.
А когда приехали и вылезли из автобуса, дед почему-то пошёл не к виднеющимся вдалеке кладбищенским воротам, из-за которых выглядывала церквушка, а в другую сторону.
– Мы лучше вон оттуда завернём, – сказал он, – с тыла. По-над Волгой-то знаете какая красотища!
С высокого обрывистого берега Волги и впрямь открывалась дивная картина. Синее полотно реки вольготно лежало по
Старинное городское кладбище походило на запущенный парк. Оно лежало на краю обрыва. Густые деревья сплетались кронами над дремлющими в сырой прохладе надгробьями. Кладбищенским кустам и деревьям было тесно тут, их тянуло на простор, к жизни и свету.
Удрав от тесноты, вековые сосны так близко подступали к краю обрыва, что их корни свисали над песчаной, красноватого оттенка стеной. Корни, покачиваясь на ветру, тянулись к воде. Тянулись и никак не могли до неё дотянуться, А ласточки-норушки с лета ныряли под удобный навес, неся в клюве очередную мошку своим ненасытным желторотым деткам.
– Есть предложение: отдохнуть здесь немного, – насмотревшись на Волгу, бодро сказал дед.
Он сказал это даже как-то слишком бодро. И Витя по тону, по едва заметной нарочитости в голосе почувствовал, что деду снова плохо. Витя уже научился распознавать, когда деду становилось худо.
– Что, опять? – спросил Витя.
– Есть чуток, – сказал дед.
Раздвигая руками и палкой ветки, дед полез в самую гущу кустов. Ребята – за ним. И, пробившись сквозь кусты, неожиданно вышли к самому обрыву, на чудесную зелёную полянку. Уютная поляна словно распахнулась перед ребятами, маня прилечь в густую траву.
Кривясь от боли, дед проглотил таблетку, лёг, зажмурил глаза и затих. Лицо его с морщинками у глаз было обращено к небу.
Ребята затихли тоже. Сидели рядком, обняв поцарапанные коленки, положив на колени подбородки. Внизу под обрывом покачивались корни сосен, сновали с криком ласточки да гулял вольный ветер.
Удобную полянку разыскал дед! С трёх сторон огорожена кустами да соснами, надёжно укрыта от любого взгляда. А впереди бесконечный простор. Кажется, взмахни руками – и полетишь над Волгой в золотые неведомые дали.
– Красотища! – сказал наконец дед, открыв глаза. – Век бы тут лежал. До скончания света. Вот это Русь! А? Как сама жизнь – просторная, могучая, вечная.
– Прошло? – спросил Витя, оборачиваясь к деду.
– Отпустило немного, теники-веники, вздохнул дед. – Сейчас ещё чуток полежу – и пойдём. И смех, и грех прямо.
Над Волгой горячо светило солнце и гулял лёгкий ветер.
Дед полежал ещё и поднялся.
Они с трудом пробрались обратно через кусты. И запетляли по кладбищу в прохладном зелёном сумраке, между старинными надгробьями и склепами. Если бы они вошли на кладбище с главного входа, дед сразу нашёл бы могилы отца с матерью. Но зайдя от Волги, сделать это в запутанном лабиринте тропок оказалось куда сложнее.
Глава четвёртая
НАМ С ВАМИ НЕ ПО ДОРОГЕ