Чуть-чуть считается
Шрифт:
Парень-то, который тогда возился в ящике, просто подсоединял провод от трубки к клеммам и говорил. Вообще без всякого аппарата говорил. А у них был ещё и аппарат! И ещё на аппарате имелись две немного поржавевшие клеммы с завинчивающимися шляпками. Если можно говорить просто в трубку, то с аппаратом – и подавно!
Вот что придумал Витя от очень большой обиды.
Глава семнадцатая
ОЖИВШИЙ ТЕЛЕФОН
Шкафчик
Люба с Федей и Вася лежали в лопухах у кучи битого кирпича. От них тянулся к Вите сдвоенный провод, концы которого зажали на полевом походном телефоне с двумя проржавевшими головками-шляпками.
Провод и отвёртку притащил из дому Федя. У него в доме можно было откопать что угодно. Не только провод с отвёрткой. Прямо страшно было подумать, что скоро Федин дом снесут, и тогда уже нигде ничего не достанешь.
На углу Дегтярного переулка из чугунной трубы водоразборной колонки звенела в лужу светлая струйка. В гору на Вознесенье с надрывом ползли грузовики и автобусы. Прохожие на улице, спасаясь от жары, шли по теневой стороне.
Открыв шкафчик, Витя отвернул два первых попавшихся под руку винтика и зажал ими концы провода. Зажал, прикрыл дверцу шкафчика и, пригнувшись, побежал обратно к ребятам.
Они лежали вокруг телефонного аппарата, отгороженные от дороги и прохожих густыми лопухами. В чёрной трубке едва слышно шуршало и потрескивало. Над лопухами, мешая прислушиваться, гудел шмель. Отмахнувшись от него, Витя спросил:
– Ну, как тут?
– Чего- как?! – неожиданно заверещала трубка. – Ты мне мозги не крути! Ты мне головой ответишь за каждую минуту простоя!
– Слыхали?! Ура! Работает! – завопил Витя.
– Тише ты, – сказала Люба.
– Кто работает? – угрюмо спросила трубка. – Да за такую работу, знаешь…
– Так это не я, Алексей Васильевич, – сказал в трубке другой голос. – Это кто-то там на линии вклинился.
– Я вот тебе сейчас вклинюсь! – пригрозила трубка. – Я вот сейчас приеду и так тебе вклинюсь, что ты своих не узнаешь.
В трубке разговаривали, словно она никогда и не молчала. И ребята в восторге смотрели в чёрную дырочку, откуда шелестели и потрескивали голоса. Их телефон, который столько времени намертво молчал, неожиданно совершенно чудесным образом заработал.
Вася Пчёлкин шёпотом предложил:
– Давайте, ребята, на другое переключимся. Что-нибудь поинтереснее найдём.
Витя сбегал к ящику и переключил провода на другие клеммы. На этот раз попали на женский голос.
– Феденька, – спрашивал женский голос, – куда ты пропал, Феденька?
– Я? – удивился Федя Прохоров, ткнув себя в грудь и озорно оглядывая ребят. – Никуда я не пропадал. Я тут.
– Феденька! – всполошилась
– Да я и не болел никогда в жизни, – басом сказал Федя.
Фыркая в согнутый локоть, Люба едва сдерживала смех. У Васи Пчёлкина сияли даже его оттопыренные уши.
– Добавляю к маркам, ремню и перочинному ножику ещё и чёртика, – расщедрился Вася. – Знаете, такого чёрного. Он двумя руками нос показывает. Его ещё на переднее колесо мотоцикла приделывают. Во чёртик!
– Феденька! – всполошился голос. – Какой чёртик, Федюша? О чём ты говоришь?
Ребята катались от хохота, ломая лопухи и вскрикивая, когда кому-нибудь под спину попадал осколок кирпича.
– Ой, не могу! – стонал, размазывая слёзы и в изнеможении валясь на Васю, Витя. – Ой, у меня сплошные чёртики в глазах! Ой, сейчас прямо совершенно помру!
Люба всхлипывала и задыхалась. Вася Пчёлкин ловил открытым ртом воздух и, как по барабану, бил себя ладошками по животу.
Немного успокоившись, ребята переключились ещё раз. Попали на какую-то тару.
– Когда в конце концов будет тара? – спрашивал сердитый мужской голос. – Долго мне ждать тару?
– Ага, долго, – загробным голосом отозвался Вася Пчёлкин. – Нету у нас тары. Вся вышла.
– Что значит нету? – возмутился голос. – Что значит вся вышла? А когда будет?
– Будет через тридцать лет и три года, – сказал Вася.
И снова от хохота катались по лопухам и траве. Снова еле отдышались.
А когда переключились ещё раз, смех как обрезало. Слушали разговор в трубке насупившись, испуганно, не глядя друг на друга. Лишь Люба едва слышно выдавила:
– Это же мой папа…
Но и без Любы каждый сразу догадался, кто это там говорит. Даже Вася Пчёлкин – и тот догадался, хотя никогда и не видел Агафонова. Знал, кто такой у Любы папа, но видеть его никогда не видел.
– Не могу я сейчас, военком, и не проси, – шелестел в трубке голос Любиного отца. – Пойми, не могу. Ты со своей колокольни смотришь, а у меня душа за весь город болит.
– Выходит, Агафонов, разные у нас с тобой колокольни? – обиделся военком. – Я и не подозревал. Всё время думал, одна у нас с тобой колокольня, партийная.
– Ты отлично понимаешь, о чём я, – сердито сказал Любин отец. – Сколько в городе домов, которые нам ещё от купцов достались, это ты знаешь? В каком они состоянии, представляешь? Как в них жить, догадываешься? А то, что у меня до сих пор семейные по общежитиям живут, это ты знаешь? Я обязан любыми способами вывернуться и обеспечить жильём в первую очередь их. Какая это, по-твоему, колокольня?
– Агафонов, – тихо сказал военком, – ну давай всё-таки будем с тобой человеками. Я же к тебе не с каждым отставником лезу. Трудно ему, поверь.