Чувство льда
Шрифт:
Работать сверхурочно следователю Огневу не очень хотелось, а вот в отпуск хотелось очень. Отпуску мешало убийство Екатерины Шевченко, а раскрытию убийства мешали братья Филановские, которые никак не хотели признаваться в убийстве. Конечно, Олег Баринов был очень убедителен со своими рассуждениями о том, что директора издательства подставили и убийство совершено кем-то из его яростных недоброжелателей, коих уже по первым прикидкам оказывалось человек пять, и все в издательстве. Но Виктору Евгеньевичу куда больше нравилась его собственная версия об убийстве по личным мотивам, а мотивы эти имелись и у Андрея Филановского, и у его брата Александра. Правда, нельзя было совсем уж исключать бывшую любовницу Александра Марину Савицкую, но это соображение показалось Огневу слабоватым: скандальная ситуация с «клубом брошенных любовниц», о которой ему поведал оперативник Баринов, развернулась только на вечеринке в клубе, откуда же у Савицкой
А дни, оставшиеся до отпуска, утекали и таяли, а начальство, с которым Огнев пытался договориться, делало вид, что не понимает, и объясняло, что дело об убийстве передавать некому, все опытные следователи загружены под завязку, причем делами с истекающими сроками, по которым нужна ну совершенно авральная работа, а неопытному расследование убийства поручать никак нельзя. Вот если бы преступление было в принципе раскрыто, то есть появился бы обвиняемый, и оставалась только рутинная работа по сбору и закреплению доказательств, – тогда пожалуйста, тогда и неопытный сотрудник с работой совладает. И в свете этих аргументов Виктору Евгеньевичу страсть как хотелось, чтобы виновным оказался Андрей Филановский. Эх, пришло бы положительное заключение экспертов о наличии на его одежде пороховых частиц – тогда можно было бы считать вопрос решенным. Ну и что, что пистолет пока не нашли? Потому и не нашли, что он хорошо спрятан, то есть выброшен неизвестно куда, а вот экспертиза утверждает, что человек, на котором была изъятая одежда, стрелял из огнестрельного оружия, так что никуда вам, дорогой гражданин Филановский, не деться.
Но экспертизу еще ждать и ждать. А времени все меньше и меньше. И Виктор Евгеньевич, несмотря на нелюбовь к сверхурочным трудам праведным, снова вызвал на допрос Андрея Филановского в надежде на то, что у того все-таки сдадут нервы и он признается в совершении убийства. Ах, как было бы славно! Быстренько сгонять к судье, выбить постановление о заключении под стражу – и в самолет, в теплые края, где весна больше похожа на лето, а не на зиму, как в России.
И снова Виктора Евгеньевича неприятно, вплоть до раздражения, кольнули печаль и безграничное терпение Филановского. Н-да, нервы у него крепкие, так просто он в руки не дастся, придется попотеть.
– Давайте предположим, Андрей Владимирович, – начал следователь, – что у вашей подруги все-таки был роман с вашим братом. Просто вы об этом не знали. А в тот роковой вечер узнали или догадались. Как бы вы реагировали?
Филановский пожал плечами.
– Никак, наверное.
Подумал немного и снова повторил:
– Никак. Порадовался бы за них – и все.
– Порадовались?! – Огнев ушам своим не поверил.
– Ну да. Люди любят друг друга, им хорошо вместе, что же в этом плохого? Тем более речь идет о людях, к которым я хорошо отношусь. Конечно, я был бы рад за них.
– А как же ревность? Вы что, не ревновали бы Екатерину к своему брату?
– Ревность? – Филановский усмехнулся. – Вы можете сформулировать свой вопрос как-нибудь иначе?
– Иначе? – озадаченно переспросил следователь. – Ну, попробую. Вот есть девушка, вы долгое время считали, что она ваша, и вдруг оказывается, что она вас обманывала и на самом деле она принадлежит другому. Разве это не обидно? Разве не вызывает сильных негативных эмоций? Эти эмоции и называются ревностью. Такая формулировка вас устроит?
– Вполне. Только в ней все неправильно. Катя никогда не была моей. Это заблуждение.
Ну, понятно. Сейчас он начнет отрицать сам мотив ревности и гнать порожняк насчет того, что его с потерпевшей ничего интимного не связывало, что он просто пустил ее пожить в своей квартире, потому что у нее образовалась сложная жизненная ситуация. Плавали, знаем.
– Вы хотите сказать, что она не была вашей сожительницей? У вас не было близких отношений? – прищурился Огнев.
– Близкие отношения были. Но моей Катерина не была. Она не принадлежала мне, она была сама по себе, взрослая самостоятельная личность с собственными мыслями, представлениями и желаниями. В определенный период ее жизни у нее было желание находиться рядом со мной, и я этому радовался, наступил другой период, у нее появились другие желания, например, быть рядом с моим братом. Она вольна в своих желаниях и в своем выборе. Почему я должен этому противиться? Почему это должно быть мне неприятно? Объясните мне.
– Вы что, прикидываетесь? – разозлился Огнев. – Любому человеку неприятно, когда его бросают, это самоочевидная истина. Это всегда оскорбительно и вызывает гнев и обиду. Попробуйте мне возразить.
– Боже мой, Виктор Евгеньевич, каким мусором забита ваша голова! – улыбнулся Филановский.
– Гражданин Филановский, я попросил бы вас следить за речью, – строго произнес следователь. – Вы не на посиделках с приятелем, а в прокуратуре.
– Простите. Под словом «мусор» я имел в виду неправильно употребляемые слова. Что значит «моя»? Что значит «бросил»? Человек – не вещь, он никому не принадлежит, и его нельзя бросить. С человеком можно расстаться, разойтись, и в этом нет ничего оскорбительного и обидного. Можно об этом сожалеть, можно по этому поводу грустить и печалиться, но уж никак не гневаться. Каждый человек вправе сам выбирать, с кем ему быть, и выбирает он тех, с кем ему хорошо. Если ему с вами стало плохо или просто не так хорошо, как хотелось бы, какое право вы имеете ему мешать и на него обижаться? Вы еще вспомните такое замечательное слово, как «соперник». Можно подумать, что живой человек – это приз, золотой кубок, за обладание которым, как в спорте, соперничают те, кто его любит. Вот это я и называю мусором. Лексику, которая имеет отношение к неодушевленным вещам, мы легко используем применительно к живым людям. Это одна из величайших ошибок нашей цивилизации. Мы говорим «мой ребенок» и считаем, что имеем право распоряжаться его желаниями, потребностями, чувствами, мыслями, всей его жизнью, мы стремимся, чтобы он стал таким, каким мы хотим его видеть, получил то образование и ту профессию, которые мы сами ему выбрали, вступил в брак с тем человеком, которого мы одобряем. Ну а как же иначе? Ведь это «мой» ребенок, поэтому он должен отвечать моим запросам и ожиданиям. Он мне принадлежит, он обязан удовлетворять мои эмоциональные потребности, он будет делать то, что я скажу. Видите, как далеко мы заходим? Еще один шаг – и мы скажем: мой ребенок – это моя вещь. А все почему? Потому что в слово «мой» вкладывается не присущий этому слову смысл. Катя – не моя девушка, Катя – девушка, которая была со мной рядом, какое-то время ее это устраивало, потом устраивать перестало. Вот и все. Она мне не принадлежала, она шла собственным путем, и если бы она захотела меня оставить, то есть ее путь разошелся бы с моим, я ни в коем случае не стал бы ее удерживать и мешать ей.
– Слушайте, Филановский, не морочьте мне голову! – рассердился следователь. – Ревность – это естественное чувство, оно присуще любому человеку, и вы никогда не убедите меня, что вы его не испытываете. Я вам не поверю. Все люди ревнуют.
– Еще одна ошибка, – грустно вздохнул Филановский. – И еще одна подмена понятий. «Естественный» – не означает «обязательный». Стремиться к продолжению рода – естественно для человека, но посмотрите, сколько вокруг людей, которые к этому вовсе не стремятся и детей не хотят. Эти люди что, противоестественные? Да нет, они просто другие. И это при том, что стремление к продолжению рода находится на уровне инстинкта. Есть инстинкт самосохранения, но существует огромное количество людей во всей мировой истории, которые этим инстинктом не руководствовались и совершали поступки, которые называются подвигами. Они жертвовали своей жизнью, вместо того чтобы всеми силами ее сохранять. Вы и этих героев назовете противоестественными? А ведь контролировать инстинкты труднее всего, они разуму плохо подчиняются. А уж ревность-то… Знаете, почему вам кажется, что ревновать – естественно?
– Ну и почему? – нахмурился Огнев.
– Потому что вы все рабы слова «мое!». Вот так, с восклицательным знаком. От вас ушла любимая женщина? Вы кричите: «Караул! Воры! Мое отбирают! Имущество – вернуть, вора – примерно наказать». То есть убить соперника или покалечить его. Некоторые, правда, наказывают не вора, а непослушную вещь, которая позволила себя украсть. Из ревности ведь убивают не только соперников, но и неверных возлюбленных, то есть наказывают их. Тоже довольно абсурдно, вы не находите? У вас украли кольцо с бриллиантом, вора нашли, похищенное вернули, и вы по этому кольцу – кувалдой, кувалдой, да потяжелее. А ведь могли бы носить его на руке и радоваться.
Следователь не сдержался и хихикнул.
– Вы улыбаетесь? – продолжал Филановский. – Значит, вы начали меня понимать. А как нас к этому мировая литература приучает! Испокон веку, описывая любовную сцену, принято употреблять слово «обладание». Вы этим словом пользуетесь и искренне в него верите: ну а как же, раз обладаю – значит, мое, я хозяин, попробуй отними. Я уже давным-давно понял, что в этом мире мне действительно принадлежит очень немногое: мои мысли, мои чувства, мои поступки, моя жизнь. Все остальное в любой момент может от меня уйти, и это совершенно нормально. Костюм может прийти в негодность, и я больше не смогу его носить, машина может развалиться, и на ней нельзя будет ездить, квартира может сгореть, и никакие сертификаты на право собственности тут не помогут. Право есть, а собственности нет. Только мои мысли и чувства никуда не денутся, они со мной, пока я жив, и уйдут одновременно со мной. Так что поверьте мне, Виктор Евгеньевич, Катерину я не ревновал.