Чужак
Шрифт:
— Не варяги, а мы — славяне, — рычал, стуча по столу кулаком, Борич.
Вновь стали спорить, что-то кричали и доказывали друг другу.
Олаф постоял, постоял и вышел. Глянул при этом на Торира недобро. Торир постарался не придавать значения: Олаф никогда не выказывал ему расположения.
В семирожковом шандале оплывали свечи, отражаясь бликами на развешанных по бревенчатой стене мисках. Блестели потные лица, пьяные глаза. За уставленной остатками яств столешницей Торир видел напротив себя длинное красное лицо Дира, его белые зубы, прилипшие ко лбу рыжие пряди чуба Отблескивала алая серьга в ухе, когда он трясся от смеха Раж-Тархан
«Сейчас или никогда».
Он шатался с кувшином, то ставил его на стол, то вновь поднимал. И улучил-таки момент, подсыпал волховского порошка. Даже взболтнуть получилось — Пьем за хазарских гостей. За Дира пресветлого пьем! — Торир разлил по чашам вино, протянул каждому.
— Пейте. За князя нашего, за мир с Хазарией. — Кто откажется за это опорожнить кубок?
Подзадоривал всех, а сам лишь к губам ковш-утицу поднес. Смотрел — все ли выпили. Когда раввин отставил свой напиток, настоял, чтобы и тот выпил.
— Это завтра вы о воздержании говорить начнете. А не тогда, когда князь вас к столу позвал.
Потом он сел у стены, голову свесил, словно задремал.
— Эх, не так уж и крепки в этом деле варяги, — смеялся Борич.
Торир был предельно собран. Подействует ли зелье? Волдут говорил, что оно верное, не подведет. И не подвело. Вскоре то один, то другой из пирующих начали затихать, привалясь кто где. Дольше всех держался Борич. Все уже затихли, а он все пел что-то, даже подняться пытался. Но и он, наконец, угомонился. Дир же уже вовсю храпел, откинувшись на покрытую овчинами спинку кресла.
Но и тогда Торир не спешил, все выжидал, прислушивался. Храп уснувших мешал ему определить, насколько тихо в самом тереме, не придет ли кто. И, наконец, он решился. Поднялся легко, перескочил через стол к Диру. Несколько раз тряхнул того, так что у князя голова замоталась, упала тяжело на столешницу. Торир выхватил из-за его пояса нож с вырезанной в форме лошадиной головы рукоятью, с позолоченными бороздками на клинке для стока крови. И замер на какой-то миг, не сводя глаз с бритого затылка Дира, с его длинной открытой шеи. Вот сейчас бы полоснуть по ней — и дышать легче станет. Но сдержался. Дир — это позже. Главное, задание Вещего выполнить — рассорить Киев с хазарами. Убить не Дира, а его доброе имя.
И Торир с размаху всадил клинок в посла Раж-Тархана. Только хрястнуло. А как вынул клинок, кровь из маленькой ранки потекла толчками — темная, густая. Хазарин даже глаз не открыл. Улетела душа его на небо, как и была, во хмелю. Но крови пролилось много. На тело посла Торир опрокинул Дира, измазав князя кровью. На миг застыл, прислушиваясь. Нет, тихо все, только где-то на Днепре перекликаются лодочники, еле слышные за храпом спящих.
Торир быстро оглянулся на неподвижные тела спавших. Шагнул к Боричу и резанул того по горлу. Тут же храп боярина перешел в глухое клокотание. Торир перетащил его тело так, будто боярин кинулся между князем и гостем. Подумав, хладнокровно зарезал еще одного из хазарских послов. На второго, совсем молодого, рука не поднялась. Хватит, и так достаточно, чтобы было, похоже, будто это Дир лютовал. Похоже, да не совсем. И Торир смел со стола часть снеди, лавку опрокинул, якобы потасовка тут происходила. Уже отступил, как вдруг резко повернулся, как на шарнирах.
Шаги легкие за дверью. И тут же рукоять ножа, словно сама
Княгиня Ангуш. И чего ей не спалось… Стояла в проеме темном, только платье ее парчовое светилось. Но стояла лишь миг. Торир видел, как расширились ее черные глаза, исказилось лицо, словно в попытке закричать. Но уже оседала, привалилась к створке двери. На приоткрытых губах запузырилась кровавая пена.
Торир не позволил себе расслабиться. За княгиней мог появиться, несмотря на поздний час, кто угодно. Варяг подскочил к Ангуш, втянул ее тело внутрь. И только отпуская ее, заметил, что у самого и руки, и одежда в крови. Странно, если бы это было не так. Но теперь…
Он торопливо подошел к окошку, вывалился на покатую кровлю нижних пристроек, скатился вниз. Пока все тихо. Но если спустили на ночь псов… Наверняка ведь спустили.
Торир рывком кинулся к ближайшему частоколу, ухватился за оструганные края бревен и, кошкой взлетев наверх, перемахнул через него. Осел с внешней стороны, сдерживая бурное дыхание. Если его кто заметил… Не должны. Иначе, считай, все пропало.
Темной тенью, перебежками, он прокрался к воде, стал отмывать кровь, тереть песком. Страшно было, и подумать вернуться назад. Так страшно, что… Он вдруг почувствовал, что его всего трясет. И почему-то вспомнились мертвые глаза убитой княгини. Но ведь надо же было… И все равно откуда-то изнутри вдруг накатила дурнота. Или не убивал раньше?.. Но уже через миг его так и согнуло в мучительном спазме, выворачивало наизнанку.
Наконец Торир смог отдышаться. Отполз в сторону, лег на песок Вверху над рекой чисто и ясно мерцали звезды, в рощах над Днепром бездумно-радостно заливались соловьи. И вспомнилось варягу, как некогда Вещий вопрошал его со странной для столь молодого волхва мудростью: «На такое сможешь пойти?»
Как давно это было… И только сейчас он понял смысл того вопроса.
«Я смогу. Я много чего смогу. Я живу для этого».
Но неожиданная гадливость к самому себе не проходила. Ладно, уж. Все, что теперь остается, это лежать тут, на загаженном прибрежном песке, и стараться делать вид, что спишь. Однако уснуть сейчас он не сможет.
И не смог. Так и пролежал у воды до самой зорьки. Пока петухи не загорланили. А потом и крики со стороны терема Ангуш послышались. Истошные, испуганные, с подвыванием.
ЧАСТЬ III
ВОЛЯ БОГОВ
ГЛАВА 1
Это была уже не степь. Степь осталась позади. Здесь же дубовые балки и овраги служили защитой славянам. И найти удобное место для привала не составляло труда.
Дружинники спешились, стреножили коней, выставили дозоры. Костер развели быстро, потянуло дымком и аппетитным запахом кулеша. А там и Кудряш запел: негромко, сладко, протяжно.
Ой, ты, степь широ-о-о-кая, Ой, ты, степь раздо-о-о-льная…Воины расположились вокруг огня, распустили кольчуги. А то, что оружие оставляли под рукой — так это по привычке; еще не отвыкли от постоянной степной опасности.
Старый варяг Фарлаф зачерпнул длинной ложкой похлебку, попробовал.
— Кажись, в самый раз. Эй, Резун, будешь пробу снимать?
— Достаточно, что и ты снял, батька, — ответил синеглазый варяг. Кивнул остальным: — Садись, хлопцы.