Чужаки
Шрифт:
Глава пятидесятая
После декрета Советской власти о Конфискации промышленных предприятий англичане уехали с завода.
Прощаясь с Рихтером, Петчер заметно волновался:
— Завод, господин Рихтер, я поручаю вам. Знайте, что декрет о конфискации — это не что иное, как миф. Большевики продержатся у власти недолго. Сейчас среди русских я не вижу ни одного серьезного специалиста, который мог бы управлять заводом. Ясно, что фактическим хозяином предприятия пока будете вы. Кстати, могу вас порадовать, — недвусмысленно улыбаясь, продолжал Петчер, — на днях здесь инкогнито был Темплер.
— Я хотел бы знать, сколько придется ждать вашего возвращения? — покорно спросил Рихтер.
— Полагаю, совсем недолго. Темплер уверяет, что соответствующие воинские части подготовлены и должны высадиться во Владивостоке. Японцы уже там…
Рихтер недолюбливал Петчера. Однако не заводить же ему дружбу с большевиками. Со своими они могут поступить, как хотят, это их дело, но конфисковать предприятия подданных иностранных государств — это уже слишком.
Рихтер разделял мнение Петчера. Такие долго у власти не продержатся. Значит, нужно выполнять все, что сказал управляющий.
И он выполнял его распоряжения, стараясь сохранить оборудование и материалы, не проявляя никакой заботы о продукции.
Будучи человеком осторожным, Рихтер решил завести себе как можно больше друзей в среде русских. Когда все станет на место, эти люди будут ему нужны не меньше, чем Петчер. В его квартире проживали сейчас Хальников и Якушев. Он укрыл их до поры до времени. Было бы неправильно, — думал Рихтер, — отказать им в помощи в течение одного или двух месяцев, чтобы потерять возможность потом годами пользоваться их услугами. Он держал также крепкую связь с местными купцами и попом, а через него познакомился с председателем совдепа соседнего села Абросимом. Это, казалось ему, был удивительный человек. Он ненавидел Советскую власть, но служил ей и даже старался ладить с большевиками.
Над силовой станцией в установленное время по-прежнему гудели гудки, но работа шла из рук вон плохо. То и дело возникали митинги, собрания, диспуты. Казалось, что, изголодавшись по свободному слову, люди могли без конца говорить и слушать один другого.
На заводе усиливалась разруха, не хватало продуктов. Но это давало только дополнительную пищу для споров. Вот, например, какую резолюцию приняли на последнем собрании:
«Учитывая окончательную победу пролетарской революции, собрание полностью убеждено в скором наступлении порядка, таящегося в недрах пролетарского самосознания. Что касается продовольствия, принять к сведению существующие затруднения».
Приняв такую, ни к чему не обязывающую резолюцию, собрание перешло к другим вопросам. Слушало доклады о текущем моменте, о вреде религии и о том, как устроена вселенная. По всем этим вопросам происходили длинные споры и принимались не менее длинные резолюции.
Возвращаясь с такого собрания, Феклистов ворчал:
— Точь-в-точь как выздоравливающий после тяжелой болезни — радуется, смеется, не думает, что малейшая невзгода может снова свалить его с ног. «Почему луна не дает тепла?», «Есть ли на Марсе люди?» Настоящие дети. По думали бы лучше, где взять медикаменты. Простыни тоже все износились. — Феклистов обратил внимание на подъехавшую к больнице телегу. «Еще больной, а класть некуда», — подумал он.
Доктор узнал Карпову и спросил:
— Кто у вас болен? Марья схватила его за руку.
— Алексей. Алеша наш… Помните его, доктор?.. Но Феклистов уже заторопился к телеге. Больной был в тяжелом состоянии, и Андрей Иванович распорядился, чтобы его скорей несли в больницу. К удивлению служащих, он накричал на фельдшера, напомнившего ему, что в больнице нет ни одного свободного места.
— Как это нет? Больница здесь или игорный дом? Положить пока в моем кабинете. Я здоров, слава богу, и могу обойтись, без кабинета.
— Оно конечно, — согласился фельдшер. — Дезинфекцию только потом сделать придется. Вон как высыпало…
Алеша метался, бредил, не узнавал окружающих, не понимал, где он, и то рвался домой, то на фронт, к товарищам. Приходилось применять силу, чтоб удержать его на кровати.
Наконец кризис прошел, и Алеша стал постепенно поправляться.
Как-то под вечер в палату зашел Феклистов и, наклонившись к самому уху Алеши, сообщил:
— Власть-то Советскую свергли…
— Где свергли, здесь, на заводе? — цепляясь за это, как за спасительную надежду, спросил Алеша.
— Нет. В Самаре, в Челябинске, в Сибири и в других местах.
— Это ненадолго, — сказал Алеша, — Возьмем опять!
Доктор подолгу сидел возле его кровати, с удивлением слушая рассказы Алеши о том, что пережил он за последние пять лет.
— Да ты богатырь настоящий, — взволнованно говорил Андрей Иванович. — Вот она, жизнь-то. А мы что? Сидели, помалкивали. Ничего не видели, ничего не слышали… — И он сам приносил для больного бульон, сам подавал ему лекарство.
Однажды к больнице на паре взмыленных жеребцов подкатил Абросим. Справившись, лежит ли здесь Алексей Карпов, Абросим подошел к Феклистову.
— Доброго здоровья, Андрей Иванович, — приветствовал он доктора как старого знакомого. — Мне хотелось бы узнать о состоянии здоровья Карпова Алексея. Мать просила заехать. Тревожится…
— Ему сейчас лучше. Ходит. Но пока еще очень слаб.
— Так, так, — сочувственно проговорил Абросим. — Давно мучается парень. Но теперь, надо полагать, скоро поправится?
— Да, если все будет благополучно, недели через две мы его выпишем.
— А раньше? — с какой-то непонятной тревогой спросил Абросим. — Раньше не выпишите?
— Ни в коем случае.
Удовлетворенный ответом, Абросим прямо из больницы поехал к Рихтеру. Там он застал Якушева и Хальникова.
— Ну, ну? — брезгливо протягивая руку, спросил Якушев. — Видел ли есаула?
— Видел, видел, — расплываясь в улыбке, ответил Абросим. — Разговаривал с ним лично. Просил передать вам привет. Спрашивал о здоровье.
— Так, так. Когда же обещался к нам пожаловать?
— Вначале было отказался. Мне, говорит, некогда мелочью заниматься. А потом спросил, сколько человек мы сможем подготовить. Я обещал сто человек. Он согласился. Но сказал, что прибудет к господину Рихтеру, и то на два дня.