Чужие грехи
Шрифт:
— Мн ничего не надо… я теперь вполн обезпеченъ, поторопился сказать Рябушкинъ. — Мн только нужно ваше согласіе, какъ матери… Я надюсь…
— Ахъ, да, да! сказала Евгенія Александровна, точно дло шло о какомъ-нибудь приглашеніи на балъ. — Я ничего не имю противъ васъ… Я желаю ей счастія и если она любитъ, то не мн идти противъ ея желанія… Вдь вы сдлаете мою двочку счастливою, не правда-ли? съ чувствомъ произнесла она, протягивая ему руку. — Впрочемъ, что я говорю… Вы и молоды, и хороши собою, и, врно, добры, такъ разв она можетъ быть несчастлива съ вами!
Рябушкинъ поцловалъ горячо у Евгеніи Александровны руку. Евгенія Александровна поцловала его въ лобъ. Она была такъ растрогана этой умилительной сценой, сознавая,
— Когда-же вы думаете устроить свадьбу? спросила она дружескимъ тономъ, держа его за руку.
— Тотчасъ посл выпуска Оли изъ института, отвтилъ онъ.
— Значитъ надо скоре торопиться все приготовить! торопливо сказала она, точно дло шло о приготовленіи всего нужнаго сейчасъ-же. — Положитесь во всемъ на меня. Я хочу, чтобы моя двочка вышла замужъ вполн прилично и позабочусь обо всемъ, обо всемъ сама.
— Но мы сдлаемъ все это какъ можно скромне, замтилъ Рябушкинъ.
— Нтъ, нтъ, я все устрою! перебила она его. — Я хочу, чтобы на васъ вс любовались, чтобы вамъ вс завидовали! Вы будете прелестною парой.
У Евгеніи Александровны уже явился цлый планъ приготовленій къ свадьб устройства свадебнаго пира, пріема молодыхъ. Она даже объявила, что она будетъ крестить ихъ перваго ребенка. При этомъ она расхохоталась самымъ задушевнымъ смхомъ, вспомнивъ, что она будетъ скоро «бабушкой». Рябушкинъ тоже не могъ удержаться отъ смха и сказалъ какую-то двусмысленность. Между нею и имъ сразу завязались дружескія, искреннія отношенія.
— Вы сегодня обдаете у насъ, я васъ представлю моему Жаку, сказала Евгенія Александровна. — Онъ у меня немножко сухой педантъ, но добрый, милый человкъ…
— Но меня ждетъ дома мать, попробовалъ отговориться Рябушкинъ.
— Нтъ, нтъ, и слушать не хочу! Дайте знать старушк, что вы обдаете у меня — вотъ и все! Я пошлю лакея съ вашимъ письмомъ! ршительно отвтила Евгенія Александровна. — А васъ не отпущу ни за что.
Она взяла изъ рукъ Петра Ивановича шляпу и спрятала ее…
Не прошло и часу, какъ Рябушкинъ уже игралъ и балагурилъ съ дтьми Евгеніи Александровны, смшилъ ее двусмысленными анекдотами и чувствовалъ себя здсь, какъ дома. Ивинскому Онъ былъ отрекомендованъ, какъ «будущій родственникъ». За столомъ пили за его здоровье, за его будущее счастье. Вечеромъ Евгенія Александровна увезла его на елагинскую стрлку, чтобы воспользоваться чудесной весенней погодой…
Когда онъ возвратился домой, онъ былъ вполн очарованъ и счастливъ. Этотъ день, полный неожиданностей, прошелъ для него, какъ свтлый сонъ. Дома онъ далеко за полночь объяснялъ своей матери, какъ онъ любитъ Олю, какъ приняла его Евгенія Александровна, какъ обязательно предложилъ ему Ивинскій свои услуги, если ему понадобится протекція. Старушка Рябушкина, какъ всегда, слыша, что ея сына обласкали добрыя люди, сказала съ благоговніемъ: «Благослови ихъ, родныхъ, Господи!»
— Вотъ я и у пристани… другая жизнь начнется… Полно закучивать да падать духомъ, теперь семья своя будетъ, прочное гнздо будетъ, возбужденнымъ тономъ говорилъ Рябушкинъ, ходя изъ угла въ уголъ по комнат. — Теперь нужно только, не лнясь, работать, честно и бодро работать — и все пойдетъ хорошо… не безслдно пройдетъ жизнь… Знаешь, мать, я теперь точно впервые на двухъ ногахъ стою, твердо и прочно стою, ничего не боясь, не колеблясь…
— А я то, я то, голубчикъ, какъ счастлива! говорила старушка въ восторг. — Все молчала, а теперь скажу — боялась, что ты не пристроишься, такъ холостякомъ и останешься… Ужь это какая жизнь: пріятели, гульба… Ты не пьяница, ни какой-нибудь забулдыга, да веселья то въ дом нтъ со мной старухой, съ книгами, не манитъ пустой то домъ, ну, по невол и пойдешь куда попало лишній разъ, а тамъ — сегодня пошелъ, завтра пошелъ — и затянетъ эта самая холостая жизнь… гульба эта безшабашная… Вотъ тоже, когда получилось письмо о смерти Женички,
— Да, да, съ горя! подтвердилъ Петръ Ивановичъ и задумался, вспомнивъ про Евгенія. — Вотъ тоже умеръ ни за грошъ, ни за денежку! грустно проговорилъ онъ. — Какъ бы порадовался, еслибы теперь живъ былъ. Вдь онъ первый былъ моимъ сватомъ.
— Что ты! удивилась старушка.
— Да, да…
Петръ Ивановичъ разсказалъ матери, какъ его уговаривалъ Евгеній жениться на Ол.
— И не зналъ онъ матери, боялся ее, проговорилъ Рябушкинъ въ раздумьи. — Наслушался разныхъ толковъ о ней и сплетенъ, а того и не зналъ, что за добрая это душа. Ну, испортили ее воспитаніе люди, среда, провела она бурную молодость. Да кто же не заблуждался, кто же не падалъ? Нельзя же бросать въ каждаго камень за его ошибки? Это великая евангельская истина!.. Нужно умть прощать, нужно умть искать душу подъ этой житейской грязью, прилипающею на жизненномъ пути къ человку. Этого то онъ, дитя, и не умлъ длать, въ крайности еще впадалъ, утрировалъ еще все…
— Не отъ міра сего, видно, человкъ былъ, со вздохомъ сказала старушка, — оттого и не жилецъ на свт былъ!..
Петръ Ивановичъ молча подошелъ къ окну и сталъ смотрть на улицу, барабаня пальцами по подоконнику. Наступало уже утро, весенняя заря уже освщала дома мутнымъ, болзненнымъ полусвтомъ. Въ голов Рябушкина роились какія то странныя мысли о себ, объ Ол, объ Евгеніи, объ Евгеніи Александровн, о княжн Олимпіад Платоновн. Онъ длалъ какія то сравненія, производилъ какой то анализъ всхъ этихъ характеровъ. И среди этихъ думъ, одно слово постоянно, словно невольно, неизвстно почему, навертывалось ему на языкъ, это слово «примиреніе». «Примиришься — и живешь; не примиришься — и умирай! мелькало въ его голов. — Не вс только могутъ примириться, иные требованій слишкомъ много предъявляютъ жизни. Кто хочетъ жить, тотъ долженъ быть снисходителенъ. Тоже люди не ангелы, жизнь не рай, чтобы требовать только совершенства и не допускать никакихъ компромиссовъ. Нужно длать уступки. Худой миръ все же лучше доброй ссоры!» И вдругъ въ его голов возникъ вопросъ: «До какихъ предловъ нужно длать уступки?» а затмъ вопросъ явился въ еще боле категорической форм и тайный голосъ, словно издваясь и глумясь надъ Рябушкинымъ, допрашивалъ его: «Ну, вотъ, напримръ, ты до какого предла будешь уступать?» Рябушкинъ вдругъ сердито встряхнулъ головой, точно что то стряхивая съ себя, и быстро проговорилъ:
— Ну, мать, пора и на боковую, а то чортъ знаетъ что начинаетъ лзть въ голову!
— Усталъ ты, голубчикъ! сказала мать.
— Да, усталъ, тихо отвтилъ онъ.
Мать и сынъ разошлись по своимъ комнатамъ — оба утомленные, оба жаждущіе успокоенія и сна.
Что было дальше: это уже не интересно для постороннихъ, такъ какъ дальше началась идиллія примиренія, любви, поцлуевъ, семейнаго счастія и восторговъ. Довольно сказать, что вс и старушка Рябушкина, и Петръ Ивановичъ, и Евгенія Александровна, и Оля были очарованы другъ другомъ, не могли прожить другъ безъ друга ни одного дня, проектировали поселиться вмст на дач въ Павловск, здить вмст на музыку, кататься вмст по утрамъ… Даже господинъ Ивинскій былъ доволенъ: ради бракосочетанія дочери Евгенія Александровна не ухала снова заграницу и говорила всмъ и каждому:
— О, я теперь впервые вполн счастлива. Еслибы вы знали, до чего любятъ меня Оля и Петръ Ивановичъ, хотя, представьте, она, дурочка, ревнуетъ немного его ко мн!..
Они вс точно пришлись по плечу другъ другу.
КОНЕЦЪ.
1880