Чужие грехи
Шрифт:
Оля въ институт безмолвно, одиноко, по ночамъ оплакивала брата.
Петръ Ивановичъ, узнавъ скорбную новость, махнулъ безнадежно рукою, проговорилъ, что «и многихъ, и многихъ жизнь до этого доводитъ», и сильно выпилъ въ этотъ день съ пріятелемъ въ трактир, философствуя о жизни и о смерти, объ отцахъ и дтяхъ, о загубленныхъ натурахъ, причемъ съ каждой новою рюмкой вина, съ каждымъ новымъ стаканомъ пива онъ все сильне и сильне обвинялъ всхъ за гибель молодежи и не щадилъ даже себя, говоря, что «еслибы онъ, Петръ Ивановичъ, не былъ тряпкой и размазней, такъ не погибъ-бы этотъ мальчуганъ». Затмъ Петръ Ивановичъ пересчитывалъ вс свои грхи и дошелъ даже до такихъ мелочей, какъ, напримръ, то, что онъ словно забылъ о Евгеніи во время похоронъ княжны и «не вникъ именно въ это время въ его душу», «не подбодрилъ его». Обвиненія шли все crescendo вплоть до закрытія трактира, а потомъ началось прощаніе съ пріятелемъ съ поцлуями и слезами, съ восклицаніями, что «и жизнь наша подлая, и вс мы подлецы», съ обвиненіемъ
Отецъ Евгенія… но объ отц Евгенія никто и не вспоминалъ, никто и не зналъ, гд онъ прожигаетъ жизнь, у кого живетъ на содержаніи, какъ кокотка, никто не могъ извстить его о томъ, что его сынъ застрлился. Да едва ли Владиміру Аркадьевичу и было интересно знать объ этомъ…
Толки объ этомъ событіи продолжались не долго; потомъ вс мало по малу забыли о Евгеніи. Да гд-же и помнить обо всхъ наложившихъ на себя руки юношахъ, ничего еще не сдлавшихъ замчательнаго, ничмъ особеннымъ не отличавшихся, не общавшихъ въ будущемъ ничего, что бы давало право возлагать на нихъ ближнимъ и обществу боле или мене крупныя надежды? Они являются и исчезаютъ, какъ пузыри на вод лужъ въ дождливые дни, — безъ нужды и безъ слда. Не разсуждать-же въ самомъ дл людямъ о томъ, отчего эти юноши не подавали никакихъ надеждъ другимъ и ни на что не надялись сами, почему они были несчастны и только жили для того, чтобы тяготиться жизнью, какъ они дошли до того, что въ пору, когда все надется и ловитъ каждую минуту жизни, они стремились только покончить съ этою жизнью? Не производить-же людямъ позднія слдствія для разбора того, кто былъ виноватъ въ той или другой неудачной жизни, въ той или другой преждевременной смерти, за свои или за чужіе грхи платились эти дти, много ли такихъ дтей ростетъ около насъ и нужно ли плакать объ этихъ дтяхъ, когда они остаются влачить свое безцвтное, вялое существованіе, или нужно хладнокровно сказать вмст съ ними, что «такъ лучше», когда они разомъ превращаютъ это существованіе, не общающее въ будущемъ ни пользы обществу, ни радости имъ самимъ? Кром того общество и привыкло къ этому, какъ можно привыкнуть ко всему: третьяго дня застрлился мальчикъ, не выдержавшій экзамена и боявшійся вернуться домой; вчера зарзался юноша, безнадежно влюбившійся въ двушку; сегодня утопился мальчуганъ, котораго хотли дома за что то высчь; завтра, можетъ быть, покончитъ съ собою кто нибудь просто потому, что ему «жить скучно». Все мелкія причины, все мелкія души! Да, дйствительно, это мелкія причины, это мелкія души! И гд-же, съ одной стороны, сосчитать, сколько этихъ мелкихъ причинъ накапливается въ жизни юноши, прежде чмъ ими переполнится чаша терпнія; гд-же, съ другой стороны, прослдить подъ какими вліяніями, при какой обстановк вырабатываются такія души, почему он мельчаютъ?
Смерть Евгенія была финаломъ, закончившимъ разныя тревоги въ маленькомъ кружк дйствующихъ лицъ этой исторіи и затмъ въ этомъ кружк все пошло обычной колеей, точно ничего и не случилось особеннаго. Такъ, когда въ воду падаетъ что-нибудь, на гладкой поверхности этой стоячей воды появляются рзкіе круги, потомъ они расходятся все дальше и дальше, длаются все слабе и слабе и потомъ поверхность воды снова становится гладкою, и черезъ нсколько минутъ никто и не угадаетъ, что эта вода поглотила навсегда что-нибудь, упавшій въ нее камень, брошенный въ нее трупъ или погрузившагося въ ея глубину живого человка. О самоубійств Евгенія говорили, какъ объ одной изъ сотенъ новостей, потомъ явились боле интересныя новости и о ней уже никто не вспоминалъ.
Интересне всего было то, что вс забыли даже о существованіи Ольги, точно о ней заботились до сихъ поръ только потому, что она была сестрой своего брата. Это часто бываетъ въ жизни двочекъ. Впрочемъ, она была въ институт — чего-же объ ней и думать? Пристроена — и отлично! Вотъ доучится — тогда надо будетъ выдать ее замужъ. Княгиня Марья Всеволодовна не имла ни охоты, ни времени здить къ двочк; къ тому-же дло шло къ лту, къ перезду въ деревню, къ отдыху отъ столичныхъ заботъ и волненій; напоминать о ней Евгеніи Александровн княгиня считала не нужнымъ и даже лишнимъ, такъ какъ «такая мать можетъ только испортить то, что привьетъ институтъ». Евгенія-же Александровна, не думавшая о дочери и прежде, теперь совершенно забыла о ней, такъ какъ никто не напоминалъ ей о дочери. Кром того Евгенія Александровна теперь вдругъ стала очень слаба здоровьемъ и постоянно нуждалась то въ совтахъ парижскихъ докторовъ, то въ морскихъ купаньяхъ во Франціи, то въ путешествіяхъ по Италіи. Она была теперь законная жена Ивинскаго и ей было возможно, не боясь ничего, и мотать его деньги, и оставлять его одного въ Петербург, утшая его тысячами нжныхъ названій и миліонами поцлуевъ въ письмахъ. Софья, поселившись на родин, изрдка прізжала въ Петербургъ посмотрть «на свою двочку», но старух было уже не легко подниматься съ мста и тратить деньги на прозды. И такъ хорошо, такъ свободно, такъ тихо жилось ей въ родномъ углу, въ родной семь, что каждая ея отлучка изъ Сансуси была большою жертвой съ ея стороны. Когда она разсказывала Ол, какъ тамъ въ деревн плакали «ея ребятишки», отпуская ее въ Петербургъ, какъ они просили ее поскоре вернуться назадъ — Ол становилось стыдно просить
— Скажите, Евгенія Александровна не была у васъ? спросилъ онъ какъ-то Олю.
— Нтъ, я думаю она даже и забыла, что я существую, отвтила грустно Ольга.
— А княгиня Марья Всеволодовна? спрашивалъ Рябушкинъ.
— О, она, должно быть, вполн спокойна за меня. Я заперта здсь, какъ въ тюрьм, значитъ и прекрасно! отвтила Ольга съ горечью.
Этотъ оттнокъ грусти и горечи почти постоянно слышался теперь въ ея рчахъ. Кроткая, спокойная, любимая всми подругами, всми классными дамами, она начинала тоскливо заглядывать въ будущее, не общавшее ей ничего отраднаго: она сознавала, что тамъ, за стнами института, у нея нтъ ни своего гнзда, ни близкихъ и любящихъ людей и боялась того дня, когда передъ нею распахнется настежь дверь къ свобод.
Разъ она спросила Рябушкина:
— Скажите, Петръ Ивановичъ, отчего меня всегда и вс забывали.
— То есть какъ это забывали? спросилъ онъ въ недоумніи.
— Да такъ: вс какъ будто думали, что мн живется вполн хорошо, и не заботились обо мн, отвтила она. — У ma tante дали мн куклы, увидали, что я играю ими, — и успокоились. Потомъ отдали въ институтъ, увидали, что я сыта, что меня учатъ, что сбжать я не могу, — и опять забыли…
— Женская доля! отвтилъ Петръ Ивановичъ. — На женщину всегда такъ смотрятъ: сперва думаютъ, что куклы для ея счастія достаточно, потомъ считаютъ, что достаточно ее куда-бы то ни было на полный пансіонъ сбыть, дальше — надлаютъ вамъ новыхъ платьевъ, повозятъ по баламъ и если найдется женихъ, тогда и послднія заботы о васъ кончатся. Впрочемъ, для васъ лично — это счастіе, что о васъ слишкомъ мало заботились: Евгеній и теперь-бы жилъ, если-бы его также безъ хлопотъ и заботъ куда-нибудь въ Пажескій корпусъ или въ Лицей заперли, если-бы поменьше опасались и за его идеи, и за его товарищество, и за его карьеру… Очень ужь опасались что изъ него какой-то санкюлотъ и заговорщикъ выйдетъ, вотъ и загубили. Въ васъ-же были уврены, что какъ-бы вы не росли, а замужъ съ хорошенькимъ личикомъ все таки выйдете, ну, и оставили васъ въ поко…
— Но если-бы вы знали, какъ благодарна я вамъ, что хоть вы не бросили меня! проговорила Ольга, какъ-бы продолжая въ слухъ свои думы, и горячо сжала руку Рябушкина. — Я никогда, никогда этого не забуду…
— Да вы разв сомнвались когда-нибудь въ моей любви въ вамъ? просто и откровенно спросилъ Рябушкинъ.
Ольга вся вспыхнула и прошептала въ смущеніи:
— Я такая двочка передъ вами… глупенькая… смшная!
— Милая моя, что вы выдумываете! засмялся Рябушкинъ, пожимая ея руку. — Мы-же съ вами старые друзья!
Она вдругъ подняла на него молящій, полный слезъ взглядъ.
— Петръ Ивановичъ, прошептала она едва слышно, — ради Бога никогда, никогда, не оставляйте меня!.. Я вдь совсмъ одна на свт…
У него даже сердце защемило отъ этой мольбы.
«Бдная двочка! думалъ Петръ Ивановичъ. — Тяжело ей придется жить у матери. Впрочемъ, выйдетъ замужъ. Долго не засидится. Хороша собой, молода!.. Да, счастливъ будетъ тотъ, кто заставитъ ее полюбить себя. Она такая чистая, такая невинная, такая кроткая! Изъ нея, какъ изъ воска, все можно вылпить. Только-бы не попалась въ руки какого-нибудь свтскаго негодяя, какого-нибудь сластолюбиваго старца! Отъ этого ее спасти надо!»
И точно, Ольга была большой, наивный ребенокъ, жаждавшій только ласки и любви. Ея душа была безмятежно спокойна и ясна и только боязнь, остаться одинокой посл выпуска смущала ее. Подчасъ она мечтала, что она навсегда останется въ институт, какъ въ монастыр монахиня, что она будетъ вчно среди знакомыхъ классныхъ дамъ, среди знакомой обстановки и тихо, тихо доживетъ здсь свой вкъ. Иногда ей грезилось, что хорошо-бы было, еслибы мать позволила ей ухать къ Софь, жить въ деревн, учить дтей и тоже жить тихо, тихо тамъ, въ глуши, гд ее будутъ вс любить и уважать, какъ добрую учительницу. Порой ей приходило въ голову, что было-бы еще лучше, если-бы тамъ былъ и Петръ Ивановичъ. «Онъ такой добрый, ласковый, думала она. — Я съ нимъ близка, какъ съ братомъ; отъ него я ничего не могу скрыть; когда онъ со мною, я счастлива и покойна». Чмъ боле приближалось время выпуска изъ института, тмъ страшне становилась для Оли мысль о перезд въ домъ матери. Она совсмъ не знала мать; окружающихъ матъ людей, своихъ родныхъ она не любила; ей казалось страшнымъ переселеніе въ этотъ кругъ. Ей казалось, что она не съуметъ тамъ ни говорить, ни держать себя. А время летло быстро и пора послднихъ экзаменовъ, пора выпуска приближалась…
Разъ во время посщенія Петра Ивановича Ольга обратилась къ Рябушкину съ вопросомъ:
— Петръ Ивановичъ, вы не знаете, здсь-ли моя мать?
— Не знаю. Если хотите, справлюсь, отвтилъ онъ.
— Да, надо узнать… Выпускъ скоро, сказала Ольга. — Надо-же подумать, какъ жить…
— Я съзжу къ ней.
— Петръ Ивановичъ, попросите ее не брать меня къ себ…
Петръ Ивановичъ немного удивился этой просьб.
— Но какже, началъ онъ.
— Пусть меня возьметъ ваша мать, сказала Ольга. — Я буду работать… у меня, какъ вы говорите, есть доходъ съ земли, такъ я платить буду… Но я не хочу идти туда, къ своей матери… Какая я свтская двушка!