Чужие миры
Шрифт:
— Ваши пок&г были у лестницы?
— Нет. У лестницы были покои отца. Там домик небольшой... вот.
– И?
— Диксе чуть до лестницы оставалось. И тут открылась дверь отцовских покоев.
Майкел опять замолчал.
А как это — передать словами?
Смесь веселья и азарта, которые владеют тобой?
. Желание вина — и желание девушки.
И улыбка в ее глазах, и светлые волосы на плечах, и белое облачко пеньюара, и бег по коридору, почти полет...
И
— Джолиэтт стояла в дверях. И лицо у нее было... страшное.
— Чем?
— Она смотрела так... не объяснить. Не описать. Как смерть увидела в глаза.
— Даже так?
— У нас на стенах оружие висело. Охотничий же домик. Прежде, чем я успел хоть слово сказать...
Ликса обернулась на шум.
Широко открытые голубые глаза, светлые волосы, улыбка — простите. Я не хотела шуметь... я виновата.
И бешеная, безумная злоба, исказившая лицо Джолиэтт.
И — кинжал.
— Она его рванула со стены — я потом смотрел. Там кованые крюки вылетели. Кованые!
– И?
— И ударила. Мы даже сказать не успели ничего. Даже вздохнуть. А в груди у Диксы уже кинжал. И та оседает, запрокидывается... я сразу понял — насмерть.
Ганц кивнул.
Нечто такое он и подозревал.
— А потом что?
— Отец вылетел. Увидел все это... ему чуть дурно не стало. Я блевал, он кое-как удержался, но решать дело требовалось срочно.
— Та-ак...
— А что нам было делать? Ликсу не вернешь, а если это обнародовать — нас растоптали бы в единый миг!
Действительно. Что тут было делать?
— Сказать его величеству.
— И мне бы поверили? Нам?
– Хм....
Ричард мог бы поверить. А Эдоард?
Ой ли...
Не говоря уж о том, что Эдоарду было плохо. Что он болел. Что такое известие могло его добить, а смерть короля на твоей совести... тут не о влиянии надо уже говорить. Жизни бы сохранить.
Ричард такое не простил бы.
Никогда.
— И какую тень это бросило бы на нашу семью?
— Тоже верно.
То ли он украл, то ли у него украли, но история там точно была. И поди, отмойся! Бесполезно. Ганц это понимал, понимал это и Майкел, и вот это понимание — не сочувствие, нет, жалеть своего собеседника Ганц и не думал, а именно сопереживание, делало его разговорчивее. Хоть кому бы рассказать.
И вместе с этой невольной исповедью падал, медленно падал с души громадный и тяжелый камень. Майкел ведь никому... даже на исповеди... вообще никому. Слишком страшной была эта тайна. Слишком опасной.
Кто-то может жить с камнем на душе, еще и дом из камней построит. А для кого-то это слишком тяжкая
ноша. Майкела она почти раздавила. А сейчас ему становилось легче.
— Вы понимаете.
— Да. Не говорю, что одобряю, но... возможно, я поступил бы так же.
И виконт медленно кивнул.
— Мне было очень плохо. Но иного выхода мы тогда не нашли.
— Крови много было?
— Почти что не было, считай. Так, пара капель. Если нож не вынимать, а я и не вынимал. Не смог. Его с такой силой вонзили... это как безумие было.
— А что потом было с ее высочеством? Она ударила — и?
— Упала сама. Лежала, как мертвая, едва дышала. Мы с отцом чуть с ума не сошли — ладно еще один труп, но принцессу так не спрячешь... оклемалась. Но только на следующий день. Мы ее в кровать перетащили. И... занялись Ликсой.
— Тело вы прятали.
– Я.
Майкел помнил, как заворачивал Ликсу в ковер. Как вез к оврагу.
И — плакал.
Гроза начиналась, а он плакал...
О девушке? О матери? О себе?
Он не знал. Но было больно...
— Когда я домой вернулся, я видеть эту гадину не хотел. Отец пытался что-то объяснить, а я... я видел ее лицо в тот момент. Она хотела убить, понимаете?
Ганц медленно кивнул.
— Она жаждала убить, она наслаждалась, она этой смерти радовалась.
— С чего она так? Вы не знаете? Потом никаких разговоров не было?
Майкел решительно мотнул головой.
Разговоры!?
Да он бы душу Мальдонае продал, лишь бы забыть ту страшную ночь! А уж обсуждать ее... даже с отцом? Нет, никогда, ни за что... он и со своим духовником молчал, что та рыба. О таком — не говорят!
— Да разве я знаю? Отец в постели разочаровал? Или поругались? Или еще что? Я тогда не расспрашивал, и потом знать не хотелось.
Ганц медленно кивнул.
— Понятно. Поэтому вы пустили слух, что мачеха вам нравится чуть больше, чем нужно, и ушли из родительского дома.
— Да. Это было понятно, это было нормально принято. Это даже и обсуждать как-то смешно, все знают, такое случается. Скорее, мне еще и сочувствовали, но и одобряли. Примерный сын, не хочет огорчать отца...
И это одобрение тоже разъедало, что та кислота. Разъедало, мучило, уничтожало самое личность Майкела. Хорошо хоть продолжалось недолго, не успел окончательно спиться.
— А почему не рассказать, что она вам НЕ нравится?
— Это не аргумент для отъезда. Мало ли кто кому не нравится — и что? Годами живут вместе, терпят. Во благо рода!
— Ну, вы же не крестьяне с одной хижиной?
Майкел передернул плечами.
— На тот момент ничего лучше мы не придумали. Может, сейчас бы иначе сложилось, а тогда... я словно в дурном сне был. Отцу сказал, что не сдержусь — удавлю гадину. И рука б не дрогнула. Увидел бы... а уж когда каждый день перед глазами — тут и святой не сдержался бы! А я не святой!