Чужое небо
Шрифт:
– При всем уважении, я не отвечаю за искренность показаний полковника Земо, также как и за его мотивы лгать следствию. Просчитав его планы и зная о потенциальной опасности их реализации, я прибыла на базу раньше полковника и устранила угрозу прежде, чем она стала бы реальной.
– Допустим, очень сильно допустим: ваши цели действительно были благими. Но не кажется ли вам, исходя из ваших же показаний, мисс Хартманн, что ваши действия по отношению к биообъектам в Сибири противоречат вашим намерениям свидетельствовать в защиту подсудимого? Вы подтверждаете, что хладнокровно
– Те пятеро были агентами, по совместительству, профессиональными убийцами русского подразделения ГИДРы задолго до применения к ним сыворотки. К делу прилагаются архивные досье на каждого из них. Путь становления агентом-ликвидатором каждый из них прошел добровольно, каждый осознанно согласился на опыты. От начала до конца все они были в полной мере способны отвечать за свои действия. Конечно, как и у всех военных, у них были приказы, но окончательное решение – спускать курок или нет – они принимали сами.
– А подсудимый, стало быть, не имел такого выбора?
– Протестую, Ваша честь! Это провокационный вопрос.
– Мисс Хартманн, поскольку вы едва ли не единственная располагаете подобного рода информацией, не могли бы вы сообщить суду, насколько код в голове подсудимого поддается взлому? Надеюсь, что я верно употребляю терминологию, кажущуюся более чем странной по отношению к… человеку.
– Мне известна теория, такая, какой она была на момент 46-ого года. При непосредственной процедуре программирования я не присутствовала. В дальнейшем меня никогда не привлекали к работе с объектом. Не напрямую.
– Даже после возобновления проекта в 91-ом?
– Даже тогда. Я работала с другими.
– В чем заключалась ваша работа?
– Медицинское обслуживание: наблюдение за физическим состоянием в момент введения сыворотки и после, в покое и в состоянии физической нагрузки. Мониторинг изменений, тесты, тренировки… Все зависело от того, какой конечный результат ждали сверху.
– Остановимся на тренировках. Насколько нам известно, Солдата тоже привлекали к обучению новобранцев. Вы пересекались?
– Нет. Никогда.
– Можете предположить, почему?
– Из того, что мне известно о процедуре нейролингвистического программирования, которому был подвергнут Баки Барнс…
– Вы хотели сказать, подсудимый?
– Из того, что мне известно, процедура программирования основывалась на чувственно-эмоциональном аспекте. Теоретически,.. что, впрочем, капитан Роджерс уже не единожды доказывал практически, можно предполагать, что если внешний эмоциональный или чувственный стимул будет достаточно силен, чтобы сравняться со стимулом внутренним, с силой, приложенной когда-то к созданию триггеров, код можно взломать. Вероятно, именно это послужило первопричиной тому, что ГИДРА тщательно отслеживала, чтобы мы никогда и ни при каких обстоятельствах не встречались. Это могло сбить кодировку.
– То есть, воспоминание подсудимого о вас, выражаясь вашими же словами, могло стать
– Вероятно. Так считали те, кто с нами работал.
– Означает ли это, что вы и подсудимый были близки?
– Таким образом можно было сбить кодировку Солдата, но не вашу. Почему?
– Верно ли я понял, что технология, которую ГИДРА использовала, чтобы контролировать вас, подразумевала полное сохранение воспоминаний? Из медицинских отчетов, приложенных к делу, также следует, что она была более эффективной, а также менее травматичной и более экономически выгодной в обслуживании?
– Почему эту же технологию не применяли к Солдату?
– Протестую, Ваша честь! Вопросы обвинения не относятся к делу.
– Мисс Хартманн, ваши показания наталкивают на неутешительную мысль, что вы виновны гораздо больше, чем стремитесь показать.
– Протестую…
– При всем уважении, разве сегодня судят меня? Если так, то я готова прямо сейчас поменяться с подсудимым местами.
«Вы и подсудимый были близки?»
«Да».
Когда спросили все, что хотели спросить, когда словесных показаний хватать перестало, потому что все слова, в общем-то, были исчерпаны, часы показывали полшестого вечера.
И кто бы знал заранее, что это не конец…
– Ты тоже это видишь? – шепотом на грани слышимости поинтересовалась Наташа, но, заметив направленный, казалось бы, в никуда взгляд капитана, поспешила сориентировать. – Капельницы, Стив. Смесь самопальная, такой не существует, я уверена.
Машинально, по указке, а вовсе не потому, что это имело значение, он прочел мелкий черный шрифт на белом прямоугольнике наклейки.
Промазин. Оланзапин. Трилептал. Вальпроевая кислота, фенобарбитал и еще много чего, ломающего язык простого обывателя.
Вполне имеющие право на существование торговые названия. Некоторые из них Стив совершенно точно где-то слышал, хотя и позабыл обстоятельства. Раздельно. Но еще никогда вместе, и упаси боже, чтобы это оказался рецепт именно того ядерного коктейля, который находился в пухлых капельных пакетах.
– Сюда бы сейчас Брюса, для более точной оценки, но мне кажется, одного такого пакета за глаза хватит, чтобы каждому, здесь присутствующему, обеспечить качественную эвтаназию. Насчет тебя не уверена, но…
– Я должен с ним поговорить, - глухо перебил Стив, опуская все подробности.
– Прошло уже больше семи часов, - где-то в боковом зрении капитана агент Картер сверилась с наручными часами.
– У присяжных должны головы гудеть, - сама она устало прикрыла лицо рукой.
– Попробую выпросить перерыв.
Перерыв состоялся, о нем не пришлось даже просить. Технической и медицинской бригадам понадобилось время на подготовку оборудования – суд просьбу удовлетворил.
А Стив свою жизненно важную необходимость разговора с Баки – нет. Потому что медики стояли насмерть между Роджерсом и своим пациентом, на ломаном английском пытаясь объяснять, что перед процедурой им видеться нельзя, что капитан плохо повлияет, что мистеру Барнсу сейчас крайне нежелательны эмоции…