Чужое небо
Шрифт:
– Возможный риск? – она перешла на короткие уточняющие вопросы, и в голубых глазах Баки уловил холодный профессиональный расчет.
– Кроме того, что вы оба… эм… ну как бы… будете в головах друг у друга?
Отрывистый кивок принятия к сведению с молчаливой просьбой продолжить список.
– Обменяетесь воспоминаниями? – техник мялся, явно чувствуя себя лишним в резко накалившейся обстановке. – Узнаете или даже ощутите то, чего узнавать и ощущать не хотели бы? Не знаю… Одними предположениями здесь сложно апеллировать.
– Угроза жизни?
– Тот список действующих
– Не расшатав предварительно сознание, из нас и секунды воспоминаний вытянуть не получится, а «Валиум» в случае с нами не помощник. Все же, вернемся к синхронизации. Она может стать угрозой?
– Для жизни вряд ли. Все-таки процесс будет строго контролируем, как с технической, так и с медицинской сторон. Если что-то пойдет не так, мы прервем…
– Я скажу всего одно слово, - Баки напомнил о своем присутствии хриплым басом. – Нет!
Разругаться в пух и прах, разгромить спортзал, чтобы, в конце концов, разойтись, так и не придя к согласию - не лучшее подспорье к предстоящему дню. Судному в буквальном смысле.
Баки в тугой жгут искрутил под собой насквозь вымокшую простынь. Безжалостно душимый тропической жарой, против которой бессильны оказались даже высокие технологии, все еще клокочущий от злости и урагана бушующих внутри эмоций, он даже не стремился их идентифицировать, боясь в них захлебнуться с головой.
Его злил… Нет, даже не так. Его ввергал в слепую ярость тот факт, что вокруг него все вились, что все вокруг внезапно оказались такими добрыми и готовыми идти на умопомрачительные жертвы. Было бы ради кого…
Не окажись у Баки лицо перекошено бессильной озлобленностью и болью, он бы даже посмеялся.
Он не просил этого, черт бы их всех побрал! Он не заслужил этого! Он не помнил, каково это! А вспоминать не хотел, потому что все это приходящее, и когда оно неизбежно уйдет, станет мучительно больно и пусто от зияющей внутри дыры, какая у него разверзлась после падения. Он умирал в том заснеженном ущелье, изломанный, в одиночестве, но не терял надежды. Он ждал, и дыра в груди неотвратимо разрасталась, потому что ожидание никак не окупалось. Он ждал до последнего. До самого конца.
Стив за ним не пришел.
– Вот именно этим ты меня всегда пугал до чертиков, - раздался где-то сверху критичный, громкий в ночной тишине шепот, и Баки бы вскинулся, силясь отбиться, если бы ни сжимал так усердно зубами подушку, глуша рвущиеся наружу крики. – Нет ничего ужаснее, чем пациент с высоченным болевым порогом, считающий, что заслужил боль.
На пробу – а вдруг все-таки заорет – Баки медленно отпустил подушку, все еще прикусывая краешек на всякий случай. Самое главное теперь было лежать смирно и не шевелиться. Это он умел, он снайпер, в конце концов. Быть может, изредка говорить, если никакая из лицевых мышц внезапно не окажется связанной с плечевым поясом и ниже со всей остальной левой половиной тела.
– Ты знаешь, что заслуживаю, - просипел он и… о да, кажется, все же что-то было связано, потому что новая вспышка боли заставила его снова уткнуться лицом в искусанную
Прочие ощущения пробивались сквозь огненную пульсацию неохотно, и Баки не был уверен, сколько прошло времени, прежде чем он смог почувствовать руку на своем затылке, ласкающую, мерно поглаживающую коротко обстриженные, влажные от пота волосы.
Баки не услышал ничего про то, какой же он дурак и даже ни намека на причиняющую еще большую боль жалость. Рука с затылка тоже вскоре исчезла, и Баки со смешанным чувством щемящего сожаления и распирающей радости подумал: «Надоело? Нанянчилась? Слава Богу».
– От здешних врачей – ладно, ты их тихо ненавидишь. От Т’Чаллы и всех остальных – понятно, у тебя в подкорке слабость не демонстрировать, - ее голос смягчился до ласкающего слух шепота, не осуждающего, лишь слегка, наверное, разочарованного. – Даже от меня скрывать у тебя были причины, хотя я все твои уловки знаю. Всего тебя знаю, как облупленного.
Баки собирался вымучить из себя хоть какое-нибудь жалкое оправдание, но сильная рука легла на шею, по линии роста волос, мешая повернуть голову.
– Тшш… Лежи. Лежи спокойно, - такая уязвимая поза в сочетании с полным отсутствием обзора напоминала Баки о многом, и будь над ним сейчас кто-то другой, он бы и близко не был также тих и послушен. Но ее словам он повиновался, его тело повиновалось, не проявив ни намека на сопротивление. Лишь когда игла проткнула едва поджившую, излишне чувствительную кожу, моментально запустив качественно новый, более точный и острый каскад болевых ощущений, Баки снова обессиленно замычал в подушку и стиснул в металлическом кулаке одеяло, запрещая себе любые другие движения. – Тшш… - ощущение ласкающих прикосновений к голове вернулось. – Все. Вот так. Так… Уже почти все…
Простая игла простого шприца ощущалась ржавым ножом и кривым скальпелем. Потому что на стыке. Потому что они снова там все раскромсали!
– Уже все…
Продолжением этой фразы Баки совершенно необъяснимо слышал: «Хороший мальчик», и совершенно ясно даже сквозь боль понимал, что любой другой на её месте был бы мёртв раньше, чем с иглы слетел бы колпачок.
Далеко не главная, но все-таки веская причина, почему он сам не попросил обезболивающее.
– Мой мозг снова охреневает от того, как там все в очередной раз расхреначили и перекроили, - на пике боли Баки почему-то всегда вспоминал богатый эпитетами русский.
– Твоему мозгу явно хватит потрясений, - ответ на английском. Осторожно подсунув руку ему под грудь, она помогла медленно перевернуться на спину, приняв на себя максимум двигательных усилий. – На сегодня точно.
Руку с еще одним шприцем Баки вяло перехватил дееспособной правой, посмотрел вымучено, но вполне осознанно.
– Не поможет ведь. Пока само не притерпится. Или пока не разработаю.
Не встречая сопротивления, она осторожно освободилась из слабого захвата и молча продолжила. В грудные мышцы колоть оказалось сложнее. Вовсе не оттого, что больнее, а оттого, что в подушку уже не уткнуться, не скрыть слабость, а она смотрела прямо на него и все видела, и от этого Баки было больнее вдвойне.