Чужое небо
Шрифт:
– Это поможет тебе поспать, - прошептала она и подалась вперед достаточно, чтобы дать Баки возможность ткнуться лицом ей в плечо и спрятать то, что он так страшился показать. Теплые губы тут же знакомо прижались к виску. – Нужно отдохнуть, родной, завтра тяжелый день.
Баки не считал, что после всего времени, проведенного в криостазе, у него оставалось хоть какое-то право на отдых. Хватит, наотдыхался. Он не умел…разучился спать по-человечески, потому что в кошмарах не сильно-то перепадало отдохнуть. Но суперсолдат, к сожалению, не означало робот. Хотя даже тем время от времени
Химия притупила боль, сделала ее терпимой. Едва вновь обретя способность двигаться, единственное, что Баки сделал – это прижался теснее, усиливая объятия, позволяя себе зависеть от них, быть слабым и уязвимым, и растерянным, и страшащимся наступления рассвета. Баки знал, что никто не увидит и не осудит его за слабость, во всяком случае, не в это конкретное мгновение. Он знал, что это его единственная отдушина, единственная узенькая щелочка в параллельную реальность, в которой у Джеймса Бьюкенена Барнса могло быть все хорошо.
– Не делай этого, - потеряно запричитал Баки, уже балансируя между сном и явью.
– Ты в безопасности… про тебя не знают. Когда узнают, захотят забрать. Захотят использовать. Это никогда… никогда не закончится. Там по-настоящему. В воспоминаниях все… кажется… настоящим.
– Тшш… - миниатюрная ладонь легла на взмокший лоб, оглаживая, постепенно останавливая поток обрывочных фраз. – Все хорошо. Утром все будет хорошо, - свободной рукой отыскав затерянные в складках измятой простыни безжизненные металлические пальцы, она переплела их со своими, сорвав с приоткрытых губ тихий стон. – Вместе. До самого конца.
Она тихо напевала знакомые колыбельные и просто песни: на русском, на английском, немного на немецком, терпеливо дожидаясь, когда он заснет крепче. А потом ей вдруг вспомнилось, как он любил, когда она ему читала. Поздними вечерами в духоте тесной квартирки в Бухаресте. Кажется, последней их книгой была «Мастер и Маргарита»…
«Жила-была на свете одна тётя. И никого у нее не было, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая».
Снаружи занимался подернутый туманом джунглей рассвет, когда бесшумная призрачная тень скользнула по пустым и тихим коридорам из одной комнаты в другую.
Большое зеркало в кованой раме, что висело в ванной, отразило неизменно молодое женское лицо, с немного чересчур острыми чертами и непроходящими тенями под глазами, все еще опухшими и красными от слез. Почти все время после операции прошло для нее в криокапсуле, где волосы почти не росли. Поэтому она могла довольствоваться лишь несколькими сантиметрами, торчащими мокрым после душа колючим ежом, успевшим наметиться за десять дней вне стазиса.
Вспенив в ладонях гель для укладки, парой небрежных движений она прочесала пальцами короткую поросль, создав подобие небрежной прически, какими пестрили обложки журналов. В современном мире это было нормально, современные девушки предпочитали минимализм, давно забыв о тяготах укладки, «голливудских волнах» и «ракушках».
Жизнь научила ее быть разной, она вынудила ее научиться легко вживаться в любой образ и с любым расставаться. А видеть ее настоящей, видеть ее слабой было позволено лишь одному человеку.
Она
«Не ищи ее, это бесполезно. Она стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших ее. Ей пора. Прощай. Э».
Баки не любил белый цвет. Он белое ненавидел, хотя ей никогда бы в этом не признался. Однако с тем же успехом он не признался, что ему больно, и это не помешало ей понять все самой.
Баки ненавидел людей в белом и зиму.
В залитых косыми рассветными лучами коридорах стояла тишина, поэтому тонкие шпильки отбивали свой ритм по мрамору пола бойко и с эхом. На ней была узкая юбка ниже колена и строгий пиджак цвета кофе. В одной руке она держала вешалку, накрытую одежным чехлом в пол, в другой – сложенную идеальным квадратом темно-синюю мужскую рубашку, о которую, коснувшись, можно было порезаться.
Баки все еще спал, фривольно раскинувшись на подушках, когда завибрировал ее телефон, и экран отразил помеченный мультяшной желтой короной контакт: «Кот». Она сбросила, прекращая слишком громкое в тишине дребезжание, и лежащий на тумбочке телефон отключила раньше, чем он неизбежно разразился бы звонком.
Не так должно было начаться это утро. Совершенно не так.
Телефон одиночно пискнул.
«Начало в десять по часам Вашингтона. У вас есть время до девяти».
Набрав в ответ искреннее, хоть и мало что передающее по смс: «Danke schon», она благополучно забыла про телефон.
У нее было два часа. И грош ей цена, если по их истечении хоть кто-то опознает вошедшего в зал суда человека как Зимнего Солдата.
Утро Баки началось, как должно. С поцелуя.
______________
Своего рода тизер к следующей, завершающей части. Идеально при знании английского. (Если кому интересно, как-нибудь могу накидать перевод)
Видео прекрасно.
https://youtu.be/N1J4ZXGOTvc
========== Часть 16 ==========
Я не люблю, когда наполовину,
или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я не люблю себя, когда я трушу.
Досадно мне, когда невинных бьют.
За кулисами долго не могли прийти к единому мнению насчет того, кто, где и когда. Будет ли это Международный суд ООН или Международный военный трибунал, пройдет ли суд в Гааге или в Нюрнберге, будет ли процесс закрытым или открытым. Едва утихла шумиха вокруг Заковианского договора, мировое сообщество очень некстати вспомнило общеизвестного виновника венского теракта, начав в один голос требовать выдачу Барнса. Стив добела сжимал кулаки и стискивал зубы так, что судорога сводила челюсти. Никто даже не думал верить в существование другого виновного, потому что Зимний Солдат в умах толпы идеально подошел на эту роль, и не нужны были никакие новые факты, никакие доказательства, никакое правосудие. Зимний Солдат стал идеальным козлом отпущения, которому без тени сомнения готовы были вписать еще одно преступление в и без того слишком длинный список.