Чужой среди своих

Панфилов Василий Сергеевич

… и как оказалось, зря!

— Чёрт… — не без труда вытянув сапог из жидкой глины, я на одной ноге отпрыгал в сторонку, и, отряхнув, как мог, ногу, обул его, — действительно, полигон танковый!

— А, Мишенька… — ласково заулыбался мне проходящая мимо немолодая тётка, — здравствуй, дорогой! Как здоровье?

— Э… здрасте! Да нормально всё… — тело перехватило контроль над разумом, став косноязычным и застенчивым.

— Это хорошо… — закивала она, — Да! Ты матери передай, что я вечером зайду! Мне племянница прислала выкройки из «Бурды», так я занесу посмотреть. Может, Людочка себе такие захочет.

— А… да, передам! — отчаянно закивав, я быстро смылся, даже не зная, а кто, собственно, эта тётка? Ну хотя бы как зовут?! Чёрт…

— Мишка, подь сюды! — услышал я, не успев пройти и полусотни метров. Немолодой, пожеванный жизнью абориген, сидящий на брёвнышке в компании двух приятелей и бутылки спиртного, приветливо машет мне рукой, подзывая.

— Здорово, Мишаня! — искренне поприветствовал он меня, протягивая корявую руку, по твёрдости мало уступающая выдержанной древесине.

— Перерыв у нас, вот и решили на солнышке пообедать, — зачем-то пояснил он, нимало не смущаясь наличием в обеденном меню водки, — погода-то какая, а?!

Его коллеги, подав мне руки, солидными кивками подтвердили, что погода — да! Выглядят они такими же пожеванными пенсионерами, но… память, внезапно проснувшись, подсказала, что этого радостного события им ещё работать много лет.

— Сам-то как? — участливо поинтересовался дядя Коля, чьё имя я узнал по обмолвке коллеги

— Да нормально, дядь Коль, — пожимаю плечами, и раз уж предложили, присаживаюсь на брёвнышко напротив, — подлечили.

— Это конечно да… — сочувственно протянул один из работяг, — но падучая, она ж, зараза, сильно жизнь портит! Теперь тебе ни механиком, ни права получить…

— Да ничево, — перебил его дядя Коля, — Мишка, ён парень головастый, по науке пойдёт! Учителем станет, иль ещё кем… А там, глядишь, и в Партию вступит, а там — ого! Все дороги!

— Да может и не эпилепсия, — пожал я плечами, — в больнице сказали, что это эпилептический припадок…

Сделав вид, что не могу вспомнить подробностей, пожал плечами и сделал аккуратный вброс:

— Такое бывает, когда по башке крепко получишь. Не обязательно, что потом припадки повторятся будут. А так… последствия травмы.

— А ты чё? — с любопытством поинтересовался один из работяг, — Получил?

— Ну… да. Случайно! Пацанов разнимали, и Колька мне локтем в висок здорово засадил! Так что может и не будет больше припадков.

— Ну… дай-то Бог, — пожелал мне дядя Коля, и кивнул, отпуская. Попрощавшись, я пошёл дальше, оставив мужиков с водкой, сухарями и копчёной рыбиной.

« — Так-то, Коленька… — мстительно подумал я, — Порченый, говоришь? Ну-ну…»

— Чёрт… — едва распрощавшись с очередным жалельщиком, я решительно свернул в сторону штабелей с брёвнами, не желая видеть людей, — клеёночку мне стелить под простынку… Сука старая! Советчица!

Нет, большинство нормальные… Жалость в глазах, с примешивающейся у многих брезгливостью и отношением, как к инвалиду с психическим заболеванием, это тяжело, но можно вытерпеть.

А вот когда какая-нибудь бабка в возрасте маразма, начинает нести этакое, про клеёнки и про мою несчастную мать, которую теперь всю оставшуюся жизнь с инвалидом мучиться…

Да громко всё, чтоб люди слышали! Она ж старая, она ж жизнь повидала! Она добра желает! А в глазах и на лице — нескрываемое наслаждение от того, что она может вот так вот — гадить, не опасаясь ответных слов…

Табу! Нельзя старым людям перечить, да и старшим вообще! Они жизнь повидали… ну и далее по списку. Старость надо уважать!

Краем глаза вижу мелькнувшую чуть поодаль макушку Кольки Второва в компании незнакомых старшаков, но подходить к нему не стал. Общение мы, не без помощи других ребят, кое-как наладили, но от былой дружбы остались одни осколки, криво и косо собранные на клею.

— Эй! — услышал я, краем глаза замечая компанию троих подростков лет по шестнадцати или семнадцати, усевшихся в стороне от дороги — так, чтобы их не видно было из кабин проезжающих мимо тракторов, — Щегол! Слышь! Мухой сюда… Сюда, я сказал!

Не обращая внимания на дураков, иду дальше. Собака лает…

— Не понял… — возмутился главарь, сплёвывая папиросу себе под ноги, — Слышь, сучёнышь! Тебя старших учили уважать?! Сюда, я сказал!

Он, под гогот дружков, завернул не слишком умелое ругательство, но там фигурировала моя мама, он сам с приятелями, стая собак и разного рода предметы. Та-ак…

— О… — обрадовался он, щерясь в улыбке и начиная приподниматься с корточек мне навстречу, — русский народный понимает…

… носок моего сапога врезался ему в зубы — немудрёно, по футбольному! Хватило…

Его отбросило назад, а я, сделав шаг, схватил начавшего подниматься второго говнюка за волосы и впечатал колено в лицо, ломая нос и вырывая пряди волос. Не слишком умело… тело у меня пока деревянное, да…

… но хватило. Опыт!

… чёрт! Проход в ноги я видел, видел! Но пропустил… не хватило реакции нетренированного тела.

Свалив меня, третий подросток принялся месить меня кулаками, а вернее — пытаться это делать. Злой, не слишком умелый, не особо превосходящий меня по росту и массе, он рассаживал кулаки о подставляемые локти, промахивался…

… но иногда всё-таки попадал!

Я уже начал примериваться перевести нашу возню в партер, но…

— Сучёнышь! — тяжёлый удар в бок скинул поганца с меня, — Гнида!

Совершенно незнакомый мужик ещё раз пнул моего недавнего противника в бок — так, что его аж отбросило.

— Одни проблемы от вас… — задыхаясь от ярости, сказал мой спаситель, ещё раз засаживая сапогом под рёбра скулящему подростку, — В двадцать четыре часа… скоты!

Пнув ещё раз моего недавнего противника, он склонился надо мной, помогая встать.