Чья-то любимая

Макмуртри Лэрри Джефф

Джилли встал, обошел вокруг стола и поцеловал Джилл.

– Любимая моя, приветствую тебя, – сказал он и добавил по-французски: – Очень красив, очень ясен и очень предан.

Затем он подошел к Антонелле Пиза и водрузился возле нее. Джилл несколько смутилась, но повернулась к своему собеседнику и продолжила разговор.

Как бы я ни старался, мне никак не удавалось подслушать, что она говорила этому высокому слюнтяю. Лицо у него было длинное и прямоугольное и сильно смахивало на коробку от обуви.

Пейдж все дышала и дышала мне в ухо. Все, происходящее за столом, не очень-то интересовавшее меня и до этого, вдруг

стало как-то расплываться. Меня несколько беспокоила Джилл, но ведь, в конце концов, ей ведь уже не семь, а тридцать семь лет. Она знала, как позаботиться об Оуэнах Дарсонах всего мира. А если она этого не знала, то сейчас как раз и настало время этому научиться. Если б Джилл хоть на секунду взглянула мне в глаза, я бы почувствовал себя намного лучше – нам с ней всегда удавалось чувствовать друг друга при помощи вот таких зрительных контактов. Однако в этот момент Джилл была настолько увлечена разговором, что на меня даже ни разу как следует и не взглянула. Появилось нечто такое – то ли Оуэн Дарсон, то ли Элен, то ли весь этот вечер сам по себе, из-за чего наше ощущение присутствия друг друга как-то сломалось. И мне показалось, Джилл будет все равно, если я уйду.

Так или иначе, но трудно было представить себе сидящих вместе людей, более далеких друг другу, нежели те, кто в данный момент находился за этим столом. Все были оторваны не только друг от друга, но и от того, что любой нормальный человек назвал бы реальностью. И все же когда-то многие из них были обыкновенными людьми. Бо распространял газеты в одном из районов Литл Рокка, Джилл выросла в обычных условиях в Санта-Марии, а Лулу была родом из Висконсина, из тихой пастырской семьи. Престон и Пейдж учились в школах. Анна же, до побега в Голливуд, ходила в последний класс неполной средней школы в пригороде Финикса штата Аризона. Из всех них только у одного Джилли жизнь была ненормальной с самого рождения. Но со временем он, наоборот, становился все более нормальным. Конечно, может быть, они все казались мне сейчас такими унылыми потому, что я недостаточно выпил. Для меня выпивка – все равно что розовые очки.

– Пожалуй, я отколюсь, – сказал я Анне, как только Пейдж направилась в дамский туалет.

– Я бы пошла с вами, да у меня ноги болят, – сказала Анна.

Я встал и тронул Джилл за плечо. Она в удивлении подняла глаза.

– Увидимся в Шерри, – сказал я. – Я просто без сил. Слишком много музеев.

– Хорошо, – сказала Джилл. – А я, пожалуй, останусь и еще немного поболтаю.

По дороге к выходу я прошел мимо столика, за которым сидели писатели. Они продолжали напиваться. Неожиданно для себя самого я почувствовал прилив храбрости и решил проверить, действительно ли я был для всех невидимкой.

– Вы не Вагнер Бакстер? – спросил я у Вагнера Бакстера. Та девица, которая вначале лизала ему ухо, теперь спала у него на коленях. Писатели все одновременно взглянули на меня с удивлением. У Вагнера Бакстера голова напоминала по форме колбу электролампы, а щеки выглядели так, будто какой-нибудь мул много лет с удовольствием швырял в них гравий.

– Конечно, я Вагнер Бакстер, – сказал Бакстер и поглядел на девицу, спящую у него на коленях. По-видимому, его удивило, что она спит. Возможно, он полагал, что она его должна обмахивать.

– Я знал вашего дядю, Босвелла Бакстера, – сказал я.

Вагнер Бакстер воспринял эту новость спокойно.

– А

вы забиваете свои романы на бойнях, как и он? – спросил Вагнер.

У всех писателей при этих словах раскрылись рты, но никто не засмеялся. Все просто разинули рты. Рты у них так и не закрылись, будто те родовые травмы, о которых говорила Анна, как-то повлияли на мышцы их челюстей. Возможно, они так и не смогут закрыть рты, пока Вагнер Бакстер не изречет свою следующую фразу.

– Забиваю только литературную конину, такую же, как и ваши сценарии, – сказал я.

Я ожидал немедленного нападения и даже отчасти на него надеялся. Если побьют, может быть, жизнь покажется не такой нереальной. Но писатели отреагировали на меня очень странно. Они мгновенно поднялись, как будто бы мой ответ был тем самым сигналом, которого они давно ждали.

– Дядюшка Босвелл – голливудский штрейкбрехер! – закричал Вагнер Бакстер, проходя мимо меня. Все остальные подхватили свои меховые куртки от Левиса и ветровки на гусином пуху, раз или два стукнулись о стол, и всей группой вывалились из зала, на ходу бросая гневные взгляды на пирующих голливудцев. Вагнеру Бакстеру удалось расшевелить спящую у него на коленях девицу; она вроде бы проснулась, и теперь он волочил ее за собой.

– Эй, Вагнер, не будь г-р-у-б-ы-м! – сонным голосом проговорила девица.

Я прошел вслед за ними в другую комнату. Там все они сгрудились вокруг Элен и стали громко жаловаться, пытаясь одновременно влезть в свои куртки. Элен слушала их с материнским спокойствием. А поскольку мне до сих пор так никто по носу не заехал, я подошел к Вагнеру и вставил еще пару слов, чтобы его позлить.

– Ваш дядюшка Босвелл был честным художником, – сказал я. – Я чувствую, что обязан его защитить.

Это была дешевая фальшь, воистину не дороже двух центов. Босвелл Бакстер слыл в Голливуде одним из самых худших его снобов. Он мог годами не обменяться ни с кем ни одним словом, кроме как с Рональдом Колманом. Тем не менее, он хотя бы не носил зеленой спецодежды.

Вагнер Бакстер пропустил мои слова мимо ушей, но повернулся и взглянул на Элен.

– Ненавижу ваш майонез! – раздраженно заявил он и ушел, оставив свою длинноволосую девицу, которая тут же разразилась слезами. Элен увела ее и как потерянного котенка усадила за стол, за которым в тесном кругу пировали веселые типы с Бродвея.

Я нашел Пейдж у дамского туалета.

– Твоего мужа не видно? – спросил я.

– Я не смотрела, – ответила Пейдж. – А разве надо было его искать?

Казалось, суматоха вокруг все возрастала. В зал вваливались новые толпы. И даже писатели уже оказались зажатыми между столиками. Какой-то невысокий и тощий мужчина с бородкой клинышком вдруг швырнул на соседний стол даму раза в два больше его самого.

– Валяйся в своих помоях, паршивая п…а! – завизжал он и бросился вон из комнаты. Дама же спокойно слезла со стола и начала снимать с волос кусочки торта.

– Думаю, никто по нас скучать не будет, – сказал я. – Ты приехала в пальто?

– О, да-а, в шубе, – сказала Пейдж.

Она легко проскользнула сквозь толпу и вернулась с шубкой из серебристой норки. Пейдж набросила на себя шубку с такой небрежностью, словно она стоила не больше пяти центов. Мы вышли на ледяной ветер. Оказалось, к стоявшим невдалеке такси прохода не было – нам преградила путь целая стена черных лимузинов.