Цирк Обскурум

Найт К. А.

Его мрачный смешок должен быть угрожающим, но вместо этого он проникает прямо в мое сердце, и это напоминает мне, как сильно я хочу его.

Он молчит несколько мгновений, словно чего-то ждет, и когда среди палаток гаснет еще один огонек, его пальцы гладят мою ладонь.

— Знаешь, я вырос в цирке, — говорит он, привлекая мое внимание. — Мой отец вырастил меня здесь. Он сам был канатоходцем, и у него это хорошо получалось. Когда я был маленьким, я хотел быть таким же, как он.

— И ты? — Спрашиваю я.

— И да, и нет, — признается он. —

Я был канатоходцем до того, как стал директором манежа, и я был лучше, чем мой отец. Ему это не нравилось, даже если он больше не мог выступать, но на этом наше сходство заканчивается. Он был слабым и часто боялся. На самом деле он не хотел ребенка, и я думаю, что он проводил со мной больше времени во время выступлений, чем когда-либо вне их. Когда умерла моя мать, и он был вынужден принять решение взять меня к себе или отослать в приют, и он взял меня только потому, что Хильда сказала ему, что я должен быть здесь. — Он встречается со мной взглядом. — Он не был лучшим человеком, но он был моим отцом.

Я изучаю его мгновение, впитывая в себя его рассказ, прежде чем кивнуть.

— Мой отец — причина, по которой я смогла прийти в цирк в детстве, причина, по которой я увидела тебя. Моей матери это не нравилось, она считала это неприличным, но мой отец часто потакал мне. Он был хорошим человеком, но когда он умер, мы стали легкой добычей для Роджера. — Я вздыхаю. — Это значит, что мужчины в нашей жизни формируют нас, да, но они не такие, какие мы есть. Я могу сказать, ты думаешь, что в тебе больше от него, чем есть на самом деле. — Я наклоняюсь вперед и обхватываю его подбородок. — Ты сказал, что мы все дьяволы, и это прекрасно, но это не делает нас плохими. Не совсем. Это просто делает нас другими.

Он удивленно моргает. На нем больше нет пиджака директора манежа, только рубашка и брюки.

— Знаешь, иногда я забываю, что ты пережила до того, как приехала сюда, — бормочет он. — Ты так хорошо скрываешь свой гнев.

Я пожимаю плечами.

— Я не могу изменить то, что произошло. Я могу жить только настоящим. — Я улыбаюсь. — Я должна напомнить тебе, что ты обещал наказать меня, а я еще ни разу не чувствовала, что меня наказали с тех пор, как ты присоединился ко мне.

— Да? — говорит он, ухмыляясь. — Ты все еще мокрая от моих прикосновений?

— Конечно, — ворчу я. — Ты же знаешь. Все остальные были слишком заняты, чтобы помочь мне. Я в одной секунде от того, чтобы прикоснуться к себе.

— Так сделай это, — говорит он, его глаза голодны.

Я все еще.

— Что?

Он наклоняется ближе.

— Протяни руку между своими прелестными бедрами и погладь свой клитор для меня, — командует он. — Если ты так нуждаешься, я хочу это увидеть.

Я оглядываюсь по сторонам, колеблясь, несмотря на погашенный свет. Большинство уже легли спать, но все еще есть шанс, что другие задержались. Здесь нет никакого укрытия.

— Что, если кто-нибудь увидит?

— Позволь им, — рычит он.

— Дети…

— Они в постелях, — перебивает он, — и далеко

на другой стороне цирка.

Он поднимает мою руку и кладет ее мне на колени.

— Потрогай себя для меня, Эмбер. Покажи мне, как ты нуждаешься во мне.

— Ты мог бы просто трахнуть меня, — замечаю я.

Он ухмыляется.

— Пока нет.

Я надуваю нижнюю губу.

— Дьявольский человек.

— Прекрасная королева, — мурлычет он, его глаза снова похищают мою душу. — Прикоснись к себе.

Я отбрасываю всякую осторожность. Мы играем в эту игру, и часть меня чувствует, что это тоже испытание. Я хочу доставить ему удовольствие. Я хочу, чтобы он хвалил меня. Я хочу, чтобы он хвалил меня всеми возможными способами.

Я провожу рукой вверх по бедру и под юбку, отодвигая ее в сторону, чтобы добраться до своего естества. На мне нет нижнего белья, как ему хорошо известно, поэтому в тот момент, когда я обнаруживаю свою гладкость, я стону и откидываю голову назад.

— Хорошая девочка, — мурлычет он, протягивая руку, чтобы погладить пальцем мое горло, ключицу и ложбинку между грудями. — Насколько ты мокрая?

— Сильно, — отвечаю я, обводя пальцами свой клитор. — Для тебя.

— О, я знаю, — бормочет он. — Я хотел трахнуть тебя прямо там, в той клетке. Я хотел трахнуть тебя на мотоцикле. Я хочу трахнуть тебя прямо сейчас, но я хочу, чтобы ты истекала кровью от мысли о том, что я сделаю с тобой, когда заполучу тебя полностью в свои руки.

Думая только об этом, я двигаюсь быстрее. Я ввожу в себя два пальца, постанывая от растяжения, и мои бедра начинают двигаться вперед и назад. Не проходит много времени, прежде чем я начинаю задыхаться. Я всю ночь отчаянно нуждалась в разрядке, а Даймонд только усугубил ситуацию.

— Вот и все, — мурлычет он. Его рука обхватывает мою грудь и пощипывает сосок через рубашку. — Когда я доберусь до тебя, ты будешь выкрикивать мое имя. Я сотру все воспоминания в твоем сознании и заменю их своим образом. Я буду преследовать тебя в снах.

— Да. — Я поглаживаю быстрее. — Да, я хочу этого.

— Я помечу твою кожу, вырежу свой собственный символ рядом с символом Клаба. Я собираюсь подвести тебя к краю тьмы и столкнуть с обрыва, — шепчет он мне на ухо, и моя киска пульсирует вокруг моих пальцев. — Потанцуй со мной в темноте, Эмбер. Танцуй с дьяволом.

Я выдыхаю его имя, и он стонет, прежде чем его губы находят мою шею.

— Я хочу тебя.

— Тогда возьми меня, — прохрипела я, почти взорвавшись.

— Нет, — рычит он, и в его голосе слышится угроза. — Пока нет.

Я протестующе мяукаю, но сильнее сжимаю свою руку.

— Тогда смотри, что ты заставляешь меня делать.

Освобождение поднимается подобно приливной волне и яростно захлестывает меня. Мои ноги дрожат, когда мою киску сводит спазмом, и я запрокидываю голову. Его рука накрывает мой рот, чтобы поймать мой стон, когда я кончаю вокруг своих пальцев. Но этого недостаточно. Я хочу большего. О боже, я хочу гораздо большего.