Цитадель тамплиеров
Шрифт:
Изабелла решила всем объявить, что королевой будет она. А королем? Уж не думает ли гордячка, что он?.. Возле Изабеллы стоял Рено Шатильонский. В том, что он заявился сюда, где приговорен к смерти, тоже был вызов.
Ведь — не дурак, подумал д’Амьен, подходя вплотную к великолепной паре.
— Ваше высочество, я рад чрезвычайно, — улыбнулся великий провизор, — вы прибыли, и, значит, можно начинать.
Изабелла знала силу и значение этого сухопарого старика в простом костюме и небогатом плаще.
Но не обольщалась. Она зависела от него, но и он — от нее. Кто знает, что впереди?
— Здесь ли моя сестрица? — спросила Изабелла.
— Нет, — с возможной беспечностью ответствовал верховный госпитальер. — Ее задержала молитва. Будь ее воля, принцесса Сибилла не покидала бы своей обители.
Изабелла скрыла разочарование. Она все сделала, чтобы приехать последней. Услышав, что Сибилла еще молится, она пожалела, что поспешила. Другое дело, если бы сестра стала монахиней…
— Могу я хотя бы обнять любимого брата? — Она действительно любила тихого ребенка, появившегося на свет, якобы, чтобы стать Бодуэном V. Но никто не желал признавать его в этом качестве, и его не зарезали лишь потому, что он не внушал опасений — слабый здоровьем, да и умом.
— Вчера его высочество был очень плох, — нашелся д’Амьен. — Опять припадок, опять завертывали в свежую шкуру быка, прикладывали свежий хлеб к его головке.
— Северное варварство, — фыркнула Изабелла.
— По крови отцов его высочество — северянин. А сарацинские лекари хоть и искусны, но не доверить же им… Он — принц!
Изабелла пыталась сообразить, что все-таки происходит. Или шахматные фигуры госпитальеров разбегаются с доски, или отсутствие Сибиллы и Бодуэна случайно. Она небрежно спросила:
— А батюшка? Я не виделась с ним больше года. Он не торопится принять меня в объятия.
Д’Амьен знал, что Изабелла понятия не имеет о двойнике, но этот вопрос привел его в содрогание. Что ей сказать? В любом случае нельзя впускать ее к королю, это перепуганное и простудившееся накануне ничтожество меньше всего походит на настоящего Бодуэна.
— Вы молчите, граф, — голос Изабеллы зазвенел.
Рено Шатильонский, хорошо изучивший свою возлюбленную, напрягся. Однако Султье объявил:
— Его высочество принц Бодуэн.
Гнусавое блеяние слуги показалось д’Амьену райской музыкой. Мальчишку ввели. Изабелла бросилась к узкоплечему, безвкусно разодетому ребенку. На его сером, худеньком личике застыл брезгливый испуг. Он не помнил молитв, годами не видел отца, его мучили лекари, откровенно вгоняя в гроб. И он неуверенно улыбнулся роскошной красавице в синем одеянии.
Смахнув с бровей пот, граф приказал начинать церемонию.
Гюи Лузиньянский снял шлем, украшенный серебряными накладками и шапочку-подшлемник. Он остался в длинном, широком опелянде с нарезными мешковидными рукавами, отделанными златотканой тесьмой. Эта одежда и при дворе Филиппа-Августа только-только входила в моду. Тому, кто жил вдали от столиц, молодой граф, вероятно, казался пришельцем из высшего мира. Его борода по новой прихоти моды разделялась на пряди, увитые шнурами из золотых нитей.
Рыцари в белых плащах с красными крестами, знавшие подоплеку события, поглядывали на манипуляции Гюи без особого интереса. Он готовился к первой встрече с принцессой Сибиллой. Из политического расчета он собирался на ней жениться. И желал произвести впечатление.
А принцесса чуть не сошла с ума, узнав о свидании. Прежде всего она решила, что ей нечего надеть. Как только Сибилла заикнулась об этом, ей открыли дюжину сундуков с нарядами, о которых она не имела понятия. Можно было одеться монахиней, а можно — и одалиской. Мучительно размышляя над сундуками, она выбрала критский пилос. А почему — объяснить не могла.
Прямоугольные куски тонкого сукна крепились булавками на плечах. Поскольку Сибилла была девицей, ей разрешалось распускать волосы по плечам. Но она велела заплести их в височные косы и убрать лентами из крашеного льна, а вместе с тем надеть на голову сетку из золотых нитей.
— Ее высочество в саду, — сказал тамплиер.
Граф кивнул и медленно пошел по галерее к широкой лестнице, ведущей в середину цветников.
Суженая рассматривала пышный цветок, в котором трудилась пчела. Позвякивание шпор Гюи по стертому камню сменилось шуршанием песка.
— Ваше высочество!
Не обернуться нельзя.
— Ваше высочество, — голос Гюи был певучим.
Она обернулась. Секунду они смотрели глаза в глаза, и вдруг принцесса болезненно вскрикнула и потеряла сознание. Сжатая в цветке пчела ужалила ее в палец.
Взметая полы сутаны, де Сантор помчался к веранде сообщить народу, что монарх приближается.
Следом в залу вышел сам Его величество Бодуэн IV. За ним следовали патриарх, сын Бодуэна, дочь Изабелла и Конрад Монферратский.
Граф д’Амьен стоял в сторонке. Нервная беседа с Изабеллой отняла у него много сил, а во-вторых, кое-что его беспокоило. Больше всего беспокоило то, что нет вестей от Гуле из лепрозория. И нелепая смерть Раймунда. И о Изабелле — пора сбить с девчонки спесь. Королевой она, может быть, станет, но должна узнать границы своей власти. Незамедлительно.
Вслед за его величеством и свитой полз гул признания и почтения. Бодуэн-Бонифаций как бы напитывался им и чувствовал себя с каждым шагом все увереннее.
Вдруг, когда король уже поднялся на первую из ступенек, ведущих на веранду, в зале раздался хриплый вопль:
— Самозванец!
Из боковой двери, о которой не знал даже д’Амьен, появился сущий дьявол, как будто дворец сообщался с адом. Дьявол размахивал клюкой. Хромая и плюясь, он скакал к Бодуэну IV, выкрикивая:
— Самозванец! Самозванец!
За дьяволом вышли из той же двери граф де Ридфор, граф де Жизор и еще полдюжины высокопоставленных тамплиеров в белых плащах с крестами.