Цитадель
Шрифт:
– Да? А как же ваша жена - леса Нава, лес Пааль? – съехидничала Калиса, высунувшись в дверной проем из кухни.
– Ой, Калиса, ты сама как Нава. Такая же занудная! Дай помечтать старику!
Женщина язвительно хмыкнула, но с постоянным посетителем спорить не стала. Зато Томе достался от нее многозначительный взгляд, на который она ответила хозяйке высунутым языком и важно выпяченной грудью.
Ненос – беспутный шалопай, кормившийся чаще всего милостью Калисы и игравший вечерами на подобии маленькой арфы, не стал дожидаться ругани и провел рукой
Возмущенная женщина поджала губы и посмотрела на невозмутимого музыканта, обещая тому припомнить заступничество за Тхайю. Само то, что любивший поспать лентяй, явился с раннего утра, чтобы подыграть вертихвостке, подвело ее к подозрениям, что он неровно дышит к подавальщице.
«После такого не получишь от меня даже сухой корки от позавчерашнего пирога!» - в сердцах пообещала она. Почуяв неладное, Ненос повернулся к ней и улыбнулся самой искренней улыбкой, какой мог.
Он сидел в темном углу, далеко от кухни, и потому Калиса только по губам догадалась, что сказал.
– Все для тебя, - прошептал несносный мальчишка, и ее сердце мгновенно растаяло. Она была верной женой, но внимание хорошенького юноши льстило и поднимало настроение.
Мужчины с интересом смотрели на Тамару, а она на них. Отступать ей было некуда.
Солнце поднималось по ясному небосклону, проникая в каждый закуток и заливая зал светом через окошки под потолком. Свежесть оставалась лишь в тени, где и прятались посетители, потому Томка и решила спеть о прохладе, о снеге, по которым скучала.
– С вершин, что спят за облаками, - пропела она, и Ненос подхватил.
– От ледников, по склонам гор, бежит река между камнями, стремится к морю на простор...
Два растерянных слушателя часто заморгали, удивленные ее низким, обволакивающим голосом. У Тамары сжалось сердце от страха, что разочарованные слушатели сейчас прервут ее и под осуждающий ропот велят не каркать грубым голосом.
– Коварен нрав у речки горной: в жару ручей журчит средь скал, потоком мощным, непокорным в сезон дождей бушует вал…
На душе стало тошно и одиноко, будто она сама была одинокой рекой, пробивавшейся сквозь тернии к свободе. Если бы не успокоительная чаша настойки, от переполнявших чувств Тамара прослезилась бы, а так, справившись с нахлынувшими эмоциями, попыталась вложить их в пение, передать колебания и сомнения, уверенность и силу.
«Пусть у меня не идеальный по вашим меркам голос, но я слышала много великих исполнителей, выражавших пением душевные терзания, радость, печаль и надежду», - убеждала она себя.
Изначально хотела спеть что-то легкое, веселое, но все решил случай или подсознание, выбравшее печальную поэзию.
«Видно, старость подкрадывается», - думала Тома, допевая последние строки. А когда закончила и не услышала никакой реакции, кроме тишины, превозмогая робость, улыбнулась и спросила:
– Ну, замолчать или еще потерзать ваши уши?
– Терзай! – махнул рукой лес Пааль, пытаясь украдкой почесать заслезившийся глаз, - только перед этим, подайка-ка, Калисала, настоечки. Так терзание пройдет лучше.
–
– Вот вечером и приходи, а я пока в одиночестве потерзаюсь! – улыбнулся седовласый Пааль и внимательно оглядел Тому.
– А разве вы не спешите? – спросила она.
– Нет. Пой, я весь во внимании…
И Тамара продолжила, спев еще несколько задумчивых песен.
Позже, обдумывая первое выступление, она не сказала бы, что пела особенно хорошо, но видать, приятная внешность, эмоциональность и капелька везения сделали свое дело. Несколько посетителей, случайно попавших на импровизированный концерт, остались под впечатлением и быстро разнесли весть о Тхайе, поющей необыкновенно чудным голосом, похожим на рокот прибрежных волн. Не удивительно, что с такой рекламой к вечеру таверна была битком полна посетителей, предвкушающих необычайное зрелище.
Радовало ли это Тому? Нет, ее потряхивало от ужаса, и Гласе вместе Саадой пришлось насильно выталкивать Томку в зал, разжимая ее руки, вцепившиеся в дверной косяк. Однако силы были не равны. Вытолкнутая почти под зад Тома на негнущихся ногах вышла к людям.
Мало того, что народу собралось в избытке, так еще местные ценители прекрасного собрались перед окнами и теперь, не таясь, разглядывали ее и перешептывались друг с другом.
Томка скривила дрожащими губами вымученную улыбку и обвела присутствующих взглядом. Убежать через окно и входную дверь невозможно, там толпился народ. Поглядела в сторону кухни, но там стояла Калиса и ехидно скалилась, кивая в сторону Неноса, улыбающегося во весь рот и с радостью идиота глазевшего на Тому.
«Ну, звезда, дубль два!» - выругалась напуганная Тома и затянула песню о безответной любви.
– Что делать, если чувства не взаимны? Забыть, уйти, отречься или жить? Как вычеркнуть из сердца это имя, чтоб не страдать, не плакать, не любить…
Голосила она от души, не обращая внимания на подергивающийся глаз Калисы. Хозяйка хотела веселья, а не душещипательных песен, Томка же так не считала.
«Если позориться, то так, чтобы потом никого не винить. Сама придумала, сама исполнила и сама огребла… - от злости и наглого попирания ее выбора Тамара обозлилась, и море стало почти по колено.
– И, вообще, я страдаю от разбитого сердца! Идите все на фиг! Лично я сегодня веселиться не хочу и тем более не буду петь похабные песенки!»
Едва Тома допевала одну песню, не дожидаясь милости зрителей, тот час приступала к другой. Совсем скоро робость отступила, она осмелела, оперлась одной рукой на стол, и уже не смущаясь, разглядывала каждого, кто смел непочтительно на нее глазеть. Или что-то в ней было такое особенное, или глаза ее явно убеждали, что еще одно непочтительное слово и в вино чего добавит, но желающих шептаться резко убавилось.
Выдохшаяся Томка, едва допела последнюю песню, воспользовалась временным отстутвием Калисы у прохода и степенно покинула зал.