Цитадель
Шрифт:
«Фиг вам! Не дам себя освистать! Сама уйду!»
Только у подсобки ей удалось расслышать чей-то крик:
– А еще?!
– Завтра! – громко рявкнула Тома.
«Звезда устала и слишком переневничала».
Притворив дверь, села на сундук с запасами. Но тут же створки резко отворилась и влетела Калиса:
– Чего удумала, а? Быстро обратно!
– Неа.
– Спой веселое! Люди расстроились от твоего проникновенного ноя.
– Еще бы, от души завывала.
– Лучше
– Вот как будет весело, так спою.
– Я тебе еще две монеты добавлю!
– Неа.
– За вечер!
– Заманчиво, но не сегодня. Я тоскую.
– Это по кому же?
– Не переживай, не по мужу твоему.
– М? – у женщины округлились глаза.
– Ты его не знаешь.
– А тот, кого я не знаю, достоин ли того, чтобы из-за него отказывалась от двух монет?
– Видела бы ты этого мерзавца и от двадцати бы отказалась.
– Ни за что! – уперлась трактирщица.
– А я ненормальная, так что дай спокойно погрустить, вдруг, быстро надоест и завтра чего веселого и спою. Если желающие будут.
– Будут, куда денутся. Твой вой услышишь, вовек не забудешь!
– Аха, я старалась.
– Оно и заметно. Только завтра платье понаряднее надень, а то как обделенная сирота. У других певуньи, как певуньи, а ты – недоразумение какое-то.
– Попрошу без грубостей.
– Да я так, от заботы. Видела, сколько народу пришло? Завтра в городе только о тебе и будут говорить.
– Хорошо или плохо? – спросила Тома.
– Привыкнут. Ни у кого больше такого голоса нет, так что ты особенная, но помни, кто о тебе заботился! – насупилась женщина.
– А-то как же! Вашу доброту и заботу не забудешь, особенно пока синяк на заднице болит, - огрызнулась Тамара, потирая ягодицу.
– Нужно было позволить тебе запереться в подвале и просидеть успех.
– Теперь просидеть не получится, если только пролежать!
– Это хорошо, – задумчиво ответила Калиса, но, спохватившись, добавила, - Я про твое остроумие!
– Радует, что про «поджо…ник».
– Про что?
– Про то, что отметить надо…
Однако отметить так и не удалось. Оживленная публика, обсуждая пение Тхайи, засиделась допоздна. А после закрытия, пока прибрали зал, перемыли посуду, праздновать перехотелось.
По дороге домой Тамара загрустила. В такой чудесный вечер прогуляться с Ло было бы здорово, но он так и не пришел, и это задевало. От расстройства сон не шел, и чтобы попусту не страдать, она села повторять слова.
«Пусть ты не приходишь, словно забыл про меня и вычеркнул из жизни, но я, Долон, сделаю все, чтобы услышал мое имя!»
Обида придавала сил.
Утром, зайдя в «Погребок», Тамара остолбенела от количества
Увидев остолбеневшую Тамару, хозяйка улыбнусь, чем поразила присутствующих мужчин. Улыбающаяся Калиса была такой же редкостью, как говорящая кошка.
– Кали, каким чудом уговорила его подняться с зарей? – удивился краснолицый, рябой мужчина, указывая пальцем на музыканта.
– Запах еды и посулы оставить голодным и не такие чудеса творят с голодными лентяями! – усмехнулась женщина, внимательно наблюдая, как Ненос оживился при появлении Тхайи. Но как бы вертихвостка не раздражала, отказаться от нее хозяйка не собиралась.
«Если дела и дальше так пойдут, не грех и потерпеть», - решила она, но в душе чувствовала обиду на легкомысленного мальчишку, восхищавшегося красоткой.
«Кормишь этого негодника, жалеешь, а он…!» - Калиса видела, что Тхайя не замечала его, от того обиднее ей было.
– Есть хочешь? – вздохнув, предложила хозяйка.
– Что-то в горло не лезет, - Томка обвела взглядом рассевшихся по скамейкам мужчин, примечая, что некоторые из них были в «Погребке» вчера вечером. – А чего они так рано?
– Догадайся.
– Неужто?
– Угу.
«Значит, понравилось!» - приободренная Тома почувствовала себя увереннее, и улыбнулась присутствующим. Мужчины радостно загалдели.
– Тхайя! Тхайя! Спой! – раздались просьбы со всех сторон.
– Хорошо. Грустим или веселимся?
– Вчерашнее!
– Да, а то я не слышал!
– Потешное и в других местах поют, а ты давай свое, тоскующее…
После похвалы Тома расцвела, приосанилась и, положив ладонь на грудь, приготовилась петь. Покоренные ее чувственным жестом мужчины перестали дышать.
– С вершин, что спят за облаками… - затянула она, наслаждаясь моментом, от того голос звучал более расслабленно, тягуче, волнующе.
Люди перестали есть, прислушиваясь к словам, словно никуда и не спешили. Пока пела, за засидевшимся подмастерьем прибежал мастер. Выписав мальцу подзатыльник и пообещав по возвращении приложиться хворостиной по хребту, мастер Альс сел на скамейку и положив руку под щеку, уставился на Томку.
Она не была уверена, что поет идеально, потому старалась брать сразу всем, чем только могла. В этот раз замысловато заплела волосы, надела нарядное, с ярким шитьем платье. К тому же старалась принимать выигрышные позы, чтобы подчеркнуть драматичность песни и свою располагающую внешность.