Цитадель
Шрифт:
Все бросились к ней, Ваше высочество! Ваше высочество! Но не такова была Изабелла, чтобы надолго терять контроль над собой. Когда она гордо обернулась и посмотрела на этих платных доброхотов, они окаменели, столь королевской, столь неприступной была ее осанка, ее взгляд.
Резные антиохийские скамьи были уже доставлены на место, негры с большими опахалами стояли подле них наготове. Изабелла уселась. Био устроился у ее ног, подставляя свою густо заросшую голову ее высокородным пальцам. Принцесса запускала туда свои тонкие, но весьма цепкие ручки, и когда ей что-нибудь не нравилось -
– Ваше высочество, - сказал Данже, заметив, что, кажется, все устроилось, - в каком порядке прикажете провести аудиенцию. Сначала певца, а после рыцаря, или наоборот.
Изабелла с горечью подумала, что в прежние времена никогда список аудиенции не состоял всего лишь из двух фамилий, не всегда удавалось принять всех желающих.
– Как их зовут?
– Реми де Труа и Арнаут Даниэль.
– Хорош ли собою рыцарь?
– задала дежурный вопрос из куртуазного обихода, принцесса.
Данже замялся.
– Боюсь, Ваше высочество, что несколько нехорош.
– Объяснись, Данже.
– Боюсь, Ваше высочество, что даже страшен, этот рыцарь. Несколько.
– Какой ты все-таки болван, Данже, - нервно тряхнула рукавом принцесса, - объясни толком, что рога у него растут, или копыта, не дай бог?
Все присутствующие весело закрестились.
– Он ликом лишь страшен, однако без копыт, а что касается рогов, то неизвестно даже, женат ли.
Сдержанное веселье свиты перешло в открытый смех, смеялись не столько шутке мажордома, сколько самому факту, что этот сухарь пытается шутить.
Хороши же мои дела, если Данже и тот пытается меня веселить, подумала Изабелла.
– Ладно, а этот трубадур, дворянин ли, по имени этого не скажешь. Негоже нам принимать трубадура прежде рыцаря, хотя бы и отвратного ликом.
– Утверждает, Ваше высочество, что дворянин. Проверить нет возможности.
– Что ж, тогда выбор ясен. Насладимся вначале пением, а уж потом воздадим воинской доблести.
Трубадур оказался пятидесятилетним, примерно, человеком, одетым весьма просто. Кафтан у него был несколько потерт, хотя и нес на себе некоторые претензии на изящество. Несомая в руках, как величайшая драгоценность, лютня, сразу вызывала к себе уважение. Она была так богато украшена, что можно было подумать, будто трубадур не владелец ее, а свита.
Арнаут Даниэль поклонился с достоинством человека, не имеющего возможности проявить себя внешним блеском, но рассчитывающего на свои внутренние достоинства.
– Прошу нижайше извинить меня, прекраснейшая принцесса Изабелла, ибо не дело поющим отнимать время у великих и благородных, если только они сами не возжелали сей услады.
– Кто вы и откуда?
– спросила Изабелла, нимало не интересуясь ни тем, ни другим.
– Зовут меня Арнуат Даниэль, родом я из земель, принадлежащих епископу Перигорскому, из замка под названием Риберак. Обучился наукам, усладу же души обрел в трубадурском
– Что же заставило вас оставить отечество, прибегнуть к путешествию, столь не лишенному опасных приключений?
Трубадур горько улыбнулся.
– Всему виной любовь, Ваше высочество. И сколь не смешны подобные речи в устах столь пожилого человека, это так...
– Расскажите, расскажите, - заверещали заинтересовавшиеся дамы.
Арнаут Даниэль поклонился, ожидая приказа от принцессы. Ей понравилась его манера держаться, она свидетельствовала о хорошем воспитании и чувстве собственного достоинства.
– Причиною всех моих несчастий было то, что полюбил я замужнюю и весьма родовитую женщину, жену Ильема де Бувиль. Она никогда не даровала мне услады по любовному праву. Долгое время я хранил эту любовь, но в конце концов понял, что не в силах оставаться вблизи предмета своих страстных устремлений и решил оставить родину в надежде, что впечатления новых стран загасят боль от старых ран. Но лучше обо всем этом сказано в моих канцонах.
Принцесса сделала движение рукой.
– Спойте нам одну из них.
Арнаут Даниэль закрыл глаза и приподнял свой инструмент.
– Просим, просим, - крикнул карлик, но тут же зашипел, зажмурившись, пальцы принцессы впились в его шевелюру.
"Когда с вершинки
Ольхи слетает лист,
Дрожат тростинки,
Крепчает ветра свист
И в нем солист
Замерзнувшей лощинки
Пред страстью чист
Я, справив ей поминки.
Мир столь прекрасен,
Когда есть радость в нем,
Рассказчик басен
Злых - сам отравлен злом.
А я во всем с судьбой
С судьбой своей согласен:
Ее прием
Мне люб и жребий ясен..."
Изабелла даже не пыталась вникнуть в то, что поет этот старик, мысли ее пребывали там, где они пребывали все последние недели. Очнулась она только тогда, когда канцона близилась к концу.
"Едва ль подсудна
Она молве людской,
Где многолюдно,
Все речи - к ней одной,
Наперебой;
Передает так скудно
Стих слабый мой
То, что в подруге чудно.
Песнь, к ней в покой,
Влетев, внушай подспудно,
Как о такой Арнауту петь трудно."
– Я не все поняла, - сказала принцесса, когда трубадур опустил лютню, но мне стало очень грустно. Если бы на моем месте была сестра, она бы наверное разрыдалась.
Трубадур поклонился.
– Я предупреждал вас, Ваше высочество. Эти слова и звуки выпевает мое сердце, а над сердцем никто не властен и бесполезно противиться его приказам.
Арнаут Даниэль был покорен Изабеллой. Она угадала главную его струну. Представляясь, он сказал, что многие его не понимают, сказал почти с гордостью, значит видел в этом главное достоинство своей поэзии. Сказав, что она не все поняла в его простенькой песенке, Изабелла польстила ему, как нельзя более. Теперь можно было быть уверенной, что в ближайшие месяцы он никуда из Яффского двора не сбежит.