Цитадель
Шрифт:
– Да.
– Но вы не догадываетесь что это?
– Мне приходилось видеть карты стран, нарисованные на бумаге, на коже...
– Правильно, это карта. Карта Святой земли.
Говоривший и второй монах, человек с лысой головой и выцветшими бровями, подошли к "карте" поближе.
– Брат Аммиан, брат Кьеза, позвольте вам представить брата Реми. Он сегодня на рассвете прибыл из замка Алейк.
Последовали знаки взаимного сдержанного приветствия.
– Брат Аммиан явился к нам прямо от папского престола, а брат Кьеза из покоев константинопольского императора.
Де Труа понимал, что это сообщается ему не из вежливости, эти сведения часть дела, в котором он призван участвовать. О том,
– К сожалению, - продолжил брат Гийом, - здесь не могут присутствовать еще несколько наших братьев, советы которых были бы весьма нелишни в такую минуту. Но таков уж род нашей деятельности, никогда в мире не бывает достаточно равновесия и порядка, чтобы мы могли хоть на время оставить его своими заботами. В несколько более узком кругу, чем следовало бы, станем мы сегодня обсуждать вопросы очень большой важности, и да поможет нам Бог истинный в начинаниях наших.
– Аминь, - негромко, без всякой аффектации сказали все.
Брат Гийом взял в руки прислоненную к краю стола тонкую и длинную трость.
– Для начала надобно сказать несколько предварительных слов. Я далек от мысли, что присутствующие здесь братья менее меня способны к постижению глубин жизни, равно как и всех тайн сердца человеческого. Но, тем не менее, я оглашу некоторые вещи и лишь для того, чтобы все начинали отмерять мысль от одной отметки.
Брат Аммиан погладил свою пышную бороду. Де Труа последовал его примеру, пробежав ладонью по редкой кустистой растительности на своем подбородке.
– Недавно нами была одержана очень крупная победа. Не в упрек вам, братья, но имею я в виду не то, что папа римский в очередной раз подтвердил обещания свои касательно нашего ордена, и не то, что император константинопольский снял обложение с наших банкирских домов во всех землях ему подвластных, и даже не то, что Старец Горы из замка Алейк отныне является нашим неохотным данником. Это победы счастливые и о них вольно нам забыть. А имею я в виду одну несчастную победу, что принесла нам два месяца назад полное посрамление Госпиталя и смерть злобнейшего нашего врага, графа Д'Амьена. Самое неприятное в этой победе, что получилась она полной, сокрушительной и безоговорочной. Не мне вам объяснять, что в результате подобного успеха позиции победившей стороны очень часто весьма и весьма ухудшаются. Не из желания быть оригинальным говорю я это. Теперь все перед нами преклонились. Король теперь, по сути, только мелкий орденский чиновник. Даже заносчивый маркиз Монферратский считает своим долгом присылать нам льстивые донельзя письма. Не говоря уж о мелких вассалах Раймунда. Мы выступили против Синана под знаком мести за убийство графа Триполитанского, но судя по тому, что мне доносят, это мало кого обмануло. Нечего говорить и о горожанах Святого города. Иудейское и сарацинское население никогда не было опорой христианской власти и теперь не станет. В латинских кварталах роптанье. Наши донаты и облаты тихо вытесняются из торговых рядов и из аскалонского порта. В случае окрика местного комтура, положение восстанавливается. Но это пока, пока свежи воспоминания о нашей победе. Все приходские священники бубнят что-то о единой церковной власти. Обобщая сказанное, замечу что страх и ненависть к Храму царят сейчас в Святой земле. Но страх имеет обыкновение рассеиваться раньше ненависти. После победы над Д'Амьеном, патриархом и баронами, мы перешли некую грань, оставили устойчивый берег и оказались в опасной трясине.
– Я всегда уважал вашу способность заглядывать мыслью в будущее, предчувствовать опасность, брат Гийом, - сказал лысоватый, - но не преувеличиваете ли вы на этот раз?
– Прежде, чем заговорить на эту тему, я долго думал над всем этим. И не увидел во мраке моего размышления ни одного обнадеживающего проблеска.
– Что она означает?
– спросил брат Аммиан.
– Что в этих городах, в случае беспорядков в столице, мы не можем рассчитывать на поддержку населения. Да что там поддержку, даже на нейтралитет не можем.
– Почему?
– Помимо гарнизона или расположенной по соседству капеллы, в этих городах есть наши ростовщики и откупщики, и шпионы, которые уверовав в свою неуязвимость и обнаглев, не скрывают, кто они такие. В округе промышляют разбойничьи шайки с которых мы берем дань. И, если еще два года назад мало кто догадывался об этом, то теперь мало кто не догадывается. Граф де Торрож не внял нашим предостережениям и шайки эти расплодились сверх всякой меры. Иногда они грабят даже церкви.
– Можно распустить слух, что это сарацины, - заметил брат Кьеза.
– Но мечети они грабят также, не пропускают и синагоги. И получается так, что иудеи, сарацины и христиане не успокаиваются тем, что их постигает равное поругание, но ненавидят Храм с утроенной силой. В портах положение еще хуже, - указка пролетела от Мертвого моря к левому краю стола, залитому водой, - здесь вся торговля переходит в руки ставленников ордена, а владение ею оставляет скрытые, разумные формы и выливается в формы куража, непристойного глумления над совестью и здравым смыслом. Что я вам говорю, вам ли не знать наших господ рыцарей, особенно во хмелю и корыстном угаре.
Брат Аммиан заметил:
– Мы достаточно наслушались сетований и жалоб. Пора предложить какой-то выход из этого положения, иначе бунт всех и вся против ордена неизбежен.
– Я неоднократно объяснял графу де Торрожу, что происходит, и к чему ведет его неумная политика. А ведь тогда положение было много легче, чем ныне. И во время выборов я нарисовал впечатляющую картину перед магистрами провинций.
– Они вняли вам?
– поинтересовался брат Кьеза.
– Нимало. Произошло самое худшее. Мне никто не возражал, ибо трудно возражать против очевиднейших фактов и логики. Тем более, насколько мне известно, а известно мне весьма многое, и во Франции и в Испании, и в Португалии, положение сходное. Государи готовы объединиться с самыми непримиримыми своими врагами для борьбы против наших невидимых, но перестающих быть тайными пут.
– Вы правы, брат Гийом, нас погубит даже не гордыня, так как она трактуется отцами церкви, а особый род спеси, болезни залепляющей духовные очи, - вздохнул брат Кьеза, - мы богаче всех в мире, мы сильнее всех в мире, это значит только одно - мы обязаны больше всех думать о судьбах этого мира.
– В частном разговоре любой из носящих плащ и даже имеющих перстень, готовы это признать, но в повседневной своей жизни, в ежесекундных столкновениях с людьми и обстоятельствами, голос глубинного разума глохнет и соблазн торжествовать над противником, явно побеждает желание управлять им тайно, - сказал брат Аммиан.
Де Труа опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом с братом Гийомом. Справедливость полученного им выговора казалась ему все более несомненной.
– Да, братья, - сказал человек с указкой, - я не уверен, что наши воинственные гордецы довезут укоры совести, полученные во время тайных собеседований, хотя бы до побережья Святой земли. И лишь только их галеры отчалят, мысли примут привычное саморазрушительное направление. И это тяжело осознавать. А ведь каждый пейзан знает, что от лозы можно получить только столько винограда, сколько она может дать, и бесполезно ее хлестать, побуждая родить щедрее или чаще. Убить можно, убедить - нет. Мы ведь имеем дело со стадом, пока покорным, но в целом опасным.