Цитадель
Шрифт:
– Кто ты?
– Страждущий воин Христов.
– Чего хочешь?
– Большей истины и большего служения.
– Войди.
Открылась небольшая калитка в углу ворот и шевалье вошел. Он оглянулся, интересуясь судьбою своего коня, и увидел, что его держит под уздцы служка в черной сутане.
Шевалье встретил другой служка, тоже в одеянии черного цвета, молча сделал знак - следуйте за мной, и повел рыцаря по мощеному двору вглубь, огражденного стенами, пространства.
Вскорости де Труа, надо сказать, довольно сильно волновавшийся, оказался в обширном помещении со
К рыцарю вышел большой, добродушный на вид, толстяк, как выяснилось впоследствии, начальник орденских бумаг, глава канцелярии. Он быстро и вместе с тем внимательно оглядел гостя и задал тот же вопрос, что и голос у входа.
– Кто вы, сударь?
– Страждущий воин Христов.
– Да, да, это понятно. Да будет с нами благодать господня. Но как вас зовут?
– Шевалье де Труа. Не из Аквитанских, а из Лангедокских Труа.
Начальник канцелярии бросил в его сторону еще один оценивающий взгляд. В помещении было достаточно светло, солнце било прямо в стрельчатые окна и, стало быть, вся красота "страждущего воина" была видна отчетливо. Де Труа спокойно снес этот взгляд. Имел время привыкнуть.
– Надеюсь, все бумаги, подтверждающие ваше происхождение и рыцарское достоинство, с вами.
– Разумеется. Смею заметить, что вы один раз их уже смотрели, прежде чем назначить мне годичное послушание.
– Так вы уже... простите, с годами слабеет память. Раньше я помнил всякого, с кем обменивался хотя бы словом, а теперь вот из памяти выпал человек, который...
– толстяк замялся, не зная выразиться.
Де Труа и не думал его выручать.
– Извините меня, шевалье, и поймите правильно, клянусь спасением души, у меня нет намерения вас задеть. Спрашивайте.
– Что я вам сказал при прошлой встрече? Что я вам сказал относительно...
– Относительно шрамов на моем лице?
– Да, я об этом.
– Ничего вы мне не сказали, сударь.
– То есть?
Де Труа счел нужным в этом месте горько улыбнуться.
– Потому что никаких шрамов тогда и не было.
Несколько месяцев назад, находясь в Тивериаде, я заболел. Очень странная болезнь. Все тело, буквально в одночасье, покрылось волдырями. Несколько дней я находился между жизнью и смертью, благодарение господу, он оставил меня в живых, может быть, предполагая пользу в моем дальнейшем служении ему. Начальник канцелярии вежливо покивал.
– Лихорадка, зловредная лихорадка, значит.
– Да, мой оруженосец, кстати, так и скончался от нее. Я ведь писал вам об этом.
Толстяк перестал теребить свои четки.
– Ах, писали.
– Конечно. Не имея возможности прибыть к назначенному сроку, я сообщил о своей болезни.
Задумчиво и не очень уверенно толстяк сказал.
– Это меняет дело. Более того, я, кажется, что-то припоминаю. Или мне кажется, что припоминаю. С вашего разрешения я пойду поищу эти бумаги.
Рыцарь пожал плечами.
– Воля ваша. Тогда уж заодно проверьте, получены ли орденской канцелярией четыре тысячи флоринов. Я выслал их через меняльную контору.
– Отчего же четыре?
– удивился канцелярист, - вступительный взнос равняется двум с половиной тысячам.
– Имей я возможность внести в кассу ордена сорок тысяч, то непременно внес бы их. Мне хотелось загладить неприятное впечатление от своей необязательности, хотя бы происходившей и от тяжкой болезни.
– Понимаю, понимаю.
– Хотелось произвести наилучшее впечатление.
– Видит бог, вам это удалось, - пробормотал толстяк и вышел.
Шевалье остался один, звякнув железом, он присел на табурет, стоявший у стены. Переписчики продолжали скрипеть перьями, ни один из них даже не покосился в сторону рыцаря. Чем-то не понравился де Труа только что произошедший разговор. Вкрадчивой манерой этого толстяка? Его растерянностью? К недоуменным взглядам в свою сторону де Труа давно успел привыкнуть. Здесь что-то другое. Может быть, этот канцелярист хорошо запомнил настоящего лангедокского Труа. Или был с ним знаком ранее. Нет, судя по выговору, вырос он здесь, в Святой земле, откуда он может знать двадцатилетнего юнца, прибывшего сюда из-за моря в порыве религиозного рвения.
Толстяк вернулся, в руках он держал несколько пергаментных свитков. Шевалье легко узнал их.
– Ваши бумаги легко сыскались.
– Я рад.
– Отправляйтесь теперь домой, где вы стоите?
– У Давидовой башни, в доме бондаря...
– Вас известят о дне заседания капитула.
– А это не...
– Нет, нет, - улыбнулся толстяк, - второго года ожидания не потребуется. Я думаю это дело двух недель, самое большее.
– Да пребудет с вами милость Господня.
Толстяк снисходительно кивнул.
– Прошу прощения, шевалье. Вы еще не стали полноправным членом ордена, но вам, я думаю, уже нужно отвыкать от прежних правил, сколь бы благородны они не были. Например, ваше последнее пожелание в мой адрес суть мирское и не уместно в стенах монашеского убежища.
Де Труа в свою очередь поклонился.
– Спасибо за вразумление, не откажите мне заодно и еще в одном совете.
– Извольте.
– Как я вам уже сообщил, оруженосец мой, прибывший со мною из Лангедока, скончался от злосчастной лихорадки, хотелось бы мне знать, сколь пристойно мне взять нового из числа сыновей здешнего горожанина. Добропорядочного и орден, разумеется, почитающего всецело.
– Донаты и облаты являются телесным мирским продолжением ордена и привлекать к душеполезной службе сыновей их ничуть не зазорно. Надобно лишь помнить, что сын простого горожанина, никогда не сможет встать вровень с оруженосцами и пажами, происходящими из незаконнорожденных отпрысков родовитых рыцарей. Это может ожесточить сердце юноши, особливо, если он честолюбив и излишнее имеет о себе мнение.
Шевалье де Труа поблагодарил за разъяснение и отбыл на свою квартиру.
Дней через пять его известили, чтобы он подготовился, ибо срок его вступления подошел, капитул рассмотрит его кандидатуру вместе с кандидатурами еще нескольких достойных претендентов.