Crysis. Легион
Шрифт:
Нет проблем – я ж поблизости.
Но, едва выбравшись из «ОНИКС электроникс», понимаю: Торресу хана и делу хана. Пока он перепуган насмерть, не хочет подыхать. Боится, потому что верит в спасение, верит в жизнь. Вопит: «Мать их в рот, куча цефов прямо тут, прикройте меня, прикройте!»
Но прикрыть могу только я, а я застрял на земле, прижавшись спиной к изрешеченному такси, и осьминожки садят по мне с трех сторон. Пока я убираю двоих, Торрес уже понял правду жизни, смирился и обдумал последствия – все секунд за тридцать, минуту самое большее.
Больше прикрыть не просит и
А-а, мать его, плевать мне трижды, сколько их там на меня одного, и пусть меня еще держат на мушке – вскакиваю и бегу, мечусь туда и сюда, подпрыгиваю и увертываюсь, пока вокруг свистит и сверкает, Торрес беснуется в эфире: одноногий Торрес, Торрес-калека в последнем бою. Я знаю эту леденящую, отчаянную ярость, когда солдат понимает: сделал все возможное, но этого мало, гады все лезут и лезут, и осталось только подохнуть, вцепившись зубами в чью-нибудь глотку.
Я почти успел к «Хилтону» – и Торрес явился встретить меня. Он падает на тротуар – с десяти метров я слышу, как лопается каждая кость в его теле, – и отскакивает. Переворачивается в воздухе, мотаясь, будто тряпичная кукла, снова шлепается оземь, врезается спиной в пожарный гидрант, брызжет кровью и кишками. Ломается пополам, точно сухая ветка, – мертвый, бессильный.
В эфире тесно от дебилов, повторяющих очевидное: «Торреса завалили! Мы потеряли Торреса!» Вот же недоноски! Я и так вижу, вот он, прямо передо мной. К хору присоединяется и Барклай: «Алькатрас, мы потеряли Торреса, тебе нужно отыскать детонатор!»
Тут полковник промазал – искать мне вовсе не нужно, я знаю, где детонатор, я смотрю прямо на него. Детонатор зажат в левой руке Торреса. Парень не расстался с самой главной штукой, даже отправившись в ад.
И он доставил ее мне.
Я разгибаю мертвые пальцы, беру детонатор: мелкая вещица, размером с пачку сигарет. Торрес умер с пальцем на кнопке, но «ОНИКС» все еще стоит на другой стороне улицы, хоть все три индикатора – зеленые. Я нажимаю на кнопку, как нажал бы человек, – и ничего. Заклинило.
Тогда нажимаю с силой голема, силой фальшивого Пророка. Что-то лопается, и я слышу: «Щелк!»
Под «ОНИКСом» – гулкий рокот. Снизу вырывается свет, будто от стен бьют молнии. Здание содрогается, дрожь бежит от подвалов до синей неоновой рекламы на крыше. Реклама складывается, испустив сноп неоновых брызг, ломается на три закорючки и гаснет. Весь гребаный особняк трескается пополам и падает, меча из оголенного нутра свет и искры от лопающихся кабелей.
А с моей стороны улицы гад, доконавший Торреса, прыгает с пятого этажа.
Под его ногами разлетается мостовая: это танк на ногах с пушками вместо рук, фасетчатые глаза, словно пучок прожекторов. Если эти садовые слизни могут испытывать хотя бы отдаленное подобие человеческих эмоций, то цеф-тяжеловес явно озлоблен до предела. Даже стрелять не стал из пушек – шарахнул меня с маху, и я улетел за пол-улицы. А за спиной цефа домина «ОНИКСа» превращается в кучу обломков. Тяжеловес поднимает руку-пушку, целится. Я гляжу прямо в дуло диаметром больше моей головы.
И тут вагон метро, окончательно выпихнутый с рельс предсмертными конвульсиями «ОНИКСа», валится с разломанного метромоста и плющит моего погубителя, будто вошь.
«Эхо» вопит, ликует и устраивает мне торжественный парад с чирлидерами на всем пути назад, до Центрального вокзала. А заодно прикрывает мою задницу от мстительного осьминожьего выцеливания – уж очень цефам не понравилось, что самая большая их пушка потеряла линию стрельбы. Но когда меня подводят к заднему входу, случается обычная неприятность с обычным взвинченным тупым недоноском. Снова прожектор в лицо, нацеленный ствол, снова мудацкая присказка «Выглядит точно как они». Еще немного, и я б показал этому разнузданному пудельку, чего стоит его кривлянье с трещоткой против мертвеца, закатанного в крутейшие технологии, – ему таких не увидеть и в гребаный телескоп «Хаббл»! Но тут является начальник пудельков и недоноска утихомиривает. Вроде явился из ниоткуда Натан Голд и заверяет всех налево и направо, что я – хороший парень.
Я ухожу, оставляя пуделька в живых. Радуйся, засранец! Жаль, не всем быть сержантом Торресом.
В залах еще перед дезинфекционной камерой – ряд за рядом лежат раненые. Какой-то гражданский, с душой явно больше и щедрее мозгов – а заодно и с очевидной инфекцией в первой стадии, – пытается прорваться к жене мимо морпехов на проходной. Морпехи отпихивают, бедняга шлепается на задницу. Вдалеке вопли: морпех переругивается с парой медиков, облаченных в полную химзащиту, орет: «Да со мной все в порядке! Я здоров как бык!» Прохожу мимо парня на кушетке, бормочущего: «Господи, оно поедает меня, я чувствую, оно поедает меня!» По мне, так он здоровый.
Иду дальше. Это дело медиков, чего мне соваться. Дело медиков, и точка.
Слышу я и разговорчики, за последние пару дней набившие оскомину:
…А там точно кто-то есть живой?
…Он же не по-человечески двигается!
…Что, за нас уже роботы дерутся?
Я спокойно иду дальше.
Все дороги здесь ведут в дезинфекционную камеру, где хозяйничают одетые в химзу гуманоиды. Мимо нее не пройти – колючая лента тянется между колонн и турникетов, в незапамятные счастливые деньки помогавших не толпиться орде прилежных тружеников, едущих на работу и с работы. Слева в клетке прохлаждается парочка «целлюлитов», болтая с морпехом по другую сторону решетки. Я прислушиваюсь, пока санитар водит над Н-2 ультрафиолетовым светильником. Наемник давит на слезу, говорит, сам в армии оттарабанил десять годков. Как и ты, братан. Но морпех не покупается. Говорит, кем ты раньше был, то быльем поросло. Сейчас ты салага, отсоси, дятел.
Так держать, сержант, так им и надо!
Похоже, теперь «целлюлитов» сразу по шее и под арест. Может, Харгрив таки добился своего?
Доктор Химза машет, разрешая проход, – ворота распахиваются. В герметичной дезинфекционной камере поливают бог знает чем, дальний выход с шипением открывается, и я узнаю залетевший в камеру голос. Он чуть хриплее прежнего, усталости побольше – но ведь жив-здоров огурчик!
Шагаю за дверь и упираюсь в Чино.
– Привет, кореш, здорово-то как видеть тебя снова!