Crysis. Легион
Шрифт:
– Вопрос: почему? – говорил полковник.
Я иду за ним к наблюдательной галерее. Несомненно, десятилетиями тут был просто глухой чулан, но недавно прорезали окна, вставили рамы, и теперь можно, топча сплошной ковер битого стекла, смотреть на перрон через дыры. Толпа гражданских нервничает у поезда метро. На всякий случай по соседству дюжина морпехов, но толпа выглядит не опаснее мышей в сарае.
Конечно, оно в мгновение ока переменится, если осьминожки вздумают заглянуть в гости. Видывал я, как старухи младенцев швыряли волкам, чтоб самим удрать.
– Посмотри на этих людей, – говорит Барклай, и я не уверен, ко мне ли он обращается. – Я вырос в Нью-Йорке. Любой из них может оказаться моим
Качает головой, идет к решетчатой двери в дальнем конце галереи. Мы попадаем в комнату управления, явно не менявшуюся с прошлого столетия. С потолка свисает ржавый жестяной конус, под ним – ничем не прикрытая лампа накаливания. На стене – шеренга древних мониторов, на них подается изображение от видеокамер, натыканных по всему вокзалу. Пара бойцов сидит за старинным пультом управления – во всю длину комнаты, – и там куча кнопок, тумблеров и настоящие лампочки, мать их, крохотные лампочки накаливания, закрученные в схему нью-йоркского метро. Боец шлепает ладонью по пульту, ворчит: «Чтоб его, ничего ж не работает!»
Сочувствую. Я-то думал: прошло восемь лет всего с Черного вторника, и пять лет после кардинальной переделки Центрального, тут все должно быть с иголочки. Но техника здесь в одном шаге от дымовых костров и веревочных сигналов. Кажется, реконструкция вовсе не была великим и славным мегапроектом, как нам втирали: отстроили, что на поверхности торчать должно, и на том успокоились, а подвалы остались прежними.
– Я был на Лингшане, – говорит Барклай. – Видел, как умер Стрикланд – отец Тары. Когда она узнала… надломилось в ней что-то. Выпивка, дурь – и несколько не совсем умных приказов. Под трибунал пошла, уволили. А теперь она – королева в ЦЕЛЛ и получает раз в пять больше прежнего. Отец ее, наверное, в могиле пере…
БУМММ!
С потолка сыплется песок, лампочка мотается туда-сюда, комнату заполняют кривляющиеся тени.
– Вот дерьмо! – шепчет кто-то, а на экране – когтистая тварь, ощерившаяся пушками.
– Сэр, они ворвались в главный зал!
Барклай выходит на связь: «Мартинес – на платформу! Скажи Дикерсону, пусть отправляет первый поезд. Все, наше время вышло».
– Сынок, тебе в главный зал, – говорит мне полковник Барклай. – Ради этих людей, задержи цефов хоть немного.
Я иду в зал. А там осьминожки резвятся вовсю, мелочь и тяжеловесы топают по полу, кроша мрамор, и косят Барклаевых людей направо и налево. По стенам и потолку лезут гигантские стальные тараканы – охотники, прыгающие на зазевавшихся людей и раздирающие их на части. Повсюду баррикады из мешков с песком – Роджер, честное слово, гребаные баррикады из песка! Те, кто за ними прячется, чуть меньше получают от цефов – но не потому, что дурацкая горстка грязи способна остановить цефовскую пулю. Просто цефы таких меньше замечают. Но это ненадолго.
Сзади доносят: раненых убрали с мезонина. Мы отступаем, перегруппируемся на лестницах, стараемся продержаться еще немного, пока из туннелей под нами отходят поезда. А я спрашиваю себя: Барклай-то хоть знает про подземные осьминожьи гнездилища? Знает, какие линии еще уцелели, а какие разорваны пополам? Не свалятся ли отправленные поезда на полном ходу в новоявленный каньон – их тут немало появилось, мода нынче проделывать дыры в местности. И отвечаю себе: не будь дятлом, все они продумали, делай что приказано и не лезь в дела начальства. Лучше о патронах подумай. К счастью, их тут завались, знай подбирай чужие магазины, погремушки и стволы – из большинства и выстрелить толком не успели, цефы их хозяев моментально превратили в отбивные. Стоило б подумать, какой такой гений тактики решил, что лучший способ обеспечить амуницией несчастных засранцев, оставшихся в живых после пяти минут боя, – это ободрать трупы товарищей, благо их повсюду навалом. Увы, способ на диво эффективен.
Мы отходим.
Отходим.
Отходим.
Нас осталось немного. Большинство лежат в зале и на лестницах, разодранные в лохмотья. Но ценой их жизней куплена отсрочка, выиграно время: мы теперь у северного края перронов, и ни единого гражданского не видно. Цефы наседают, но последний поезд еще ждет на платформе, и там для нас заказаны места. Барклай снова рядом, дерется как простой солдат, выжат как лимон, но видно – уже ничего не боится. Даже улыбается мне – чуть-чуть уголком рта. Мол, сынок, справились мы, эвакуировали гражданских.
Я улыбаюсь в ответ, хотя он, конечно, того не видит.
А потом на нас валится потолок.
Может, это цефовская артиллерия подсиропила или здание не выдержало пальбы и взрывов и что-то важное надломилось. Так или иначе, вокруг внезапно валятся камни, бетон и арматура, и все, кому еще нужно, понимаешь ли, дышать, выкашливают пыль из легких, пыль столбом, и видимость как в супе – метра на три. Барклай орет: «Шевелите задницами, шевелите, не ждите нас!» Думаю, это первый за долгое время приказ, с удовольствием исполненный людьми при поезде, и вот он тю-тю, наш билетик домой, наша передышка на пару дней, часов или десяток гребаных минут, пока новая цефовская атака не загонит нас в тартарары, туда, где ни выиграть, ни убежать.
А за нами, в пыльном сумраке, я уже слышу возню, шорохи и полязгиванье подле оставленных нами трупов.
Негусто нас уцелело: мы с Барклаем да полдюжины бойцов, которым представить меня не потрудились. Кто-то из этих непредставленных вспоминает: наверху, в главном зале, припаркована пара джипов – если, конечно, цефы не разнесли их вдребезги.
Нам осталось всего-то протанцевать через стадо цефов и уехать на джипах.
По мне, идейка дерьмовая. Я б лучше попытал счастья, удираючи по туннелю. Безопасная ведь дорожка. Если не безопасная, что получается? Мы только что скормили тысячу гражданских осьминожкам, вот что получается, и начальство наше по уши в дерьме самого вонючего свойства. В общем, по туннелю мы пойдем к безопасному месту, отступим, огрызаясь, в гнездо цефовское не полезем, и ОК. Но Барклай решил атаковать и ведет нас вверх по лестницам. Может, знает больше меня. Надеюсь. На первый взгляд не похож он на идиота. Неприятно было б ошибиться, целый час проваландавшись с ним рядом.
На лестницах теряем бойца, рядовую первого класса Андреа Гамджи, разорванную чуть не пополам цефовской очередью. Я – последнее, что она увидела в этом мире. Вот смотрит на мой треклятый визор, и вот – пуфф, нет ее, за тусклыми холодными гляделками уже ничегошеньки не осталось, пустые стекляшки. Прощай, Андреа Гамджи! Говорю себе: может, ей повезло, вот так и сразу, – а сам пригибаюсь, увертываюсь от цефовских гостинцев, а заодно обчищаю труп счастливицы Андреа.
Но секунд тридцать все идет куда лучше, чем я полагал. В зале цефов всего ничего – наверно, остались только уборщики, подчистить за атакой. Хордовые убрались, а в пустом месте бесхребетные не слишком заинтересованы.
Застигаем их врасплох: выносим двух охотников, трех рядовых и тяжелого без потерь. Но боевой дух это не шибко поднимает: вокруг разбросаны наши потери с первой атаки – и некоторые еще шевелятся.
Ага, и в самом деле снаружи припаркован «бульдог» – рядом со стеной, через дыру видно. Барклай отсылает пару бойцов завести и проверить машины и еще пару – поискать раненых и рацию, чтоб вызвать эвакуационную вертушку. Остальные заняты перестрелкой, и я поражаюсь тому, как мало вдруг стало цефов на вокзале. Полчаса назад тучей налетали – и куда подевались?