Crysis. Легион
Шрифт:
Вот же дерьмо! Локхарт в точности узнает, как его импульс подействовал, только кнопку нажмет, так сразу и узнает, камеры-то останутся незатронутыми. Да уж, вот тебе и внезапное явление дядюшки Голема…
За ушами раздается «паммм», и во рту – привкус меди. Гаснет свет.
– Э-э, погоди-ка немного, – изрекает Харгрив.
Вокруг кромешная темнота, ни единый светодиод не зыркает красным глазком – значит, накрылись и камеры. Однако я в порядке, перед глазами по-прежнему множество иконок и схем. И я могу двигаться.
– Сынок, беспокоиться не о чем, – утешает Харгрив. – Небольшой импульс, накопилось немного энергии, пока контуры не вылетели. Свет отключило, но твою защиту пробить не смогло – ты гораздо более сильные импульсы можешь перенести без вреда.
Среди треска эфирной статики различаю слабые голоса: «Импульс прошел, мы его достали, у нас получилось…» Ну-ну.
– Слева от тебя – канализационный люк, – вещает Харгрив. – Разбей его, лезь по трубам до реки. Я укажу, где Локхарт.
«Целлюлиты» собираются у шлюза, готовятся.
– Давай! – командует Харгрив.
Лязгают задвижки, внутренняя дверь приподнимается на доли миллиметра. По локхартовскому каналу среди потрескивания статики раздается ясное и уверенное: «Джентльмены, как только увидите его – стреляйте на поражение. Его нельзя упустить. Я хочу, чтобы этот комбинезон превратился в решето!»
Но я уже в канализации.
За спиной – вопли и скрежет зубовный, жукоголовые вопят отчаянно, голоса несутся по эфиру и свободно проникают в мою канализационную трубу. Бедняги и не подозревают, что я прослушиваю все их частоты.
– Мать его, он невидимым сделался!
– Да нет, он удрал!
– Вон, слив поломан, в канализацию полез! Предупредите «Шафранового-десять»!
– Жестянка удрала! Жестянка в «Призме»!
– Вытащите его из канализации! Прикончите его!
А, это начальничек объявился, Локхарт командует. Харгрив посылает указатель, и на следующей развилке ползу налево.
– Мне что, самому все делать надо? – вопит эфир. – Вы же элитные солдаты! У вас же сна-ря-же-ни-е!
Это Локхарт писает кипятком. А я вижу перед собой свет, серый, тусклый, холодный.
– Хоть кто-нибудь наберется храбрости прибить жестянку? Да вы солдаты или крысы?
Я уже близ выходной решетки. За ней лениво плещет Ист-ривер, с водоворотиками и небольшими завихрениями от бетонного дока выше по течению.
– Да это ж всего один-единственный человек, один! Да за что я вам всем плачу?
Таким я Локхарта никогда еще не слышал. Нервишки сдают, а, мистер коммандер?
И ведь понимает: за ним иду, – ох как понимает. Замечает меня на пирсе, вызывает новый вертолет – и тот валится в пролив, окутанный огнем и дымом. Локхартовские камеры засекают меня на крыше, и он вызывает наемников, но вскоре ему уже некого вызывать. Локхарт видит меня протискивающимся под землей, будто страшилище из детских сказок, пока я не разбиваю вдребезги линзы его камеры. Он видит меня у ворот, видит крадущимся через склады и понимает: теперь я позволяю ему видеть меня, хочу, чтоб он меня видел, – я все ближе, а ему остается все меньше места, ему некуда больше бежать. Я – загонщик, а он теперь – дичь.
Но бежать он не намерен, собирает всех оставшихся, скребет по сусекам: и пешек, и ферзей, и «шафрановых», и «коричневых». Он воет в пустеющий, шипящий эфир. Зовет всех, вплоть до траханого сынка непорочной Господней Девки, но в конце концов на призывы его откликаюсь лишь я, Алькатрас непобедимый, карабкающийся по лестницам к жалкому и хлипкому командному центру Локхарта под ливнем с неба и градом пуль, под аккомпанемент грома и молний.
Слушай, задрот, я у дверей. Я стучу – и двери летят с петель.
Локхарт не сдался, он стреляет, прижав к брюху гауссову волыну. Орет: «Давай, давай, посмотрим, какого цвета у тебя кишки!»
Глупая шутка. Мои внутренности и наружности теперь одного цвета, все в гексагональной решетке, пронизанной волокнами и трубами, все цвета стали. Я почти и не чувствую локхартовских попаданий.
– Сдохни, жестянка!
Ага, как же. Я даже стрелять не хочу. Хватаю его за глотку, поднимаю и стискиваю. Сперва думаю: это он умудряется так хрипеть, будто кашляет сухо, дергаясь, но затем понимаю: это Харгрив, невидимый и вездесущий.
Харгрив смеется.
Я вышвыриваю Локхарта из окна. Он описывает дугу в два этажа, пролетает над колючей проволокой, шлепается лицом вниз на гравийную дорожку метрах в десяти от стены.
– Отличная работа, сынок. – Харгрив по-отечески гладит меня по головке.
Локхарт же шевелится на гравии, ползет, волочит дюйм за дюймом искалеченное тело сквозь дождь.
– А теперь пора внутрь.
Я стою с пушкой в руках.
– Открываю вход в «Призму» прямо сейчас, поторопись! Иди к входу!
Я хочу выстрелить Локхарту в спину, но колеблюсь. И не понимаю, отчего хочу и отчего колеблюсь, я сам не знаю, какая часть меня этого хочет. Да наплевать! Целюсь и луплю до тех пор, пока магазин не пустеет. Тогда отшвыриваю «грендель» и подхватываю гауссову винтовку.
Пока двигаюсь по двору, держу ее наготове, но никто мешать мне не пытается. Столько всего сложилось, чтобы приблизить этот момент, столько людей старалось. Позади Бэттери-парк, и Пророк, и Натан Голд, и чертово цунами, и вся возня вокруг Н-2. Едва выбравшись на берег, меня несло и крутило, мной вертели, я лез, исполнял, и вот – конец всему!
Впереди – бесформенная куча многоэтажек, под дождем они похожи на россыпь детских кубиков. Харгрив ожидает меня в самом высоком. Там – ответы на все вопросы. Там конец Дороги из Желтого Кирпича. Там Человек за Занавеской. Там победа над цефами. А может, если очень повезет, там и мое воскресение из мертвых. Там все будет хорошо.
Дверь открыта. Из нее льется теплый, добрый, приглашающий свет.
Я захожу.
В моей голове будто взрывается граната. Электричество плещет в мои кости, зудит и визжит. Я не ощущаю кожи – нет, не ощущаю комбинезона. Мы – я и комбинезон – теперь бесчувственны. Мы не можем двигаться.