Цугцванг
Шрифт:
— Тебя же до сих пор это бесит, а? И что тебя бесит больше всего? Что он ее любил? Или что она отвечала ему взаимностью? Ты не можешь понять, как так вышло?
— Я знаю, как так вышло. Твой отец был трусом и вором…
— Отсоси у меня.
Издает смешок, но мне не до веселья.
— Мой отец никогда не был трусом, в отличии от тебя, жалкий кусок дерьма. Он был человеком чести. Ты о таком не слышал никогда, потому что никогда в жизни, сколько бы денег у тебя не было, скольких бы ты под себя не прогнул, не приблизишься к нему ни на дюйм.
—
То, что я делаю дальше, не иначе как полный треш. Намного хуже, чем когда-то с Максом, и я вообще все вижу, будто со стороны. Мой-плевок-в-лицо-Властелину-мира.
Стол будто вдыхает по команде.
Мне конец?
Плевать. Я резко встаю, так что стул падает на пол, смотрю на него сверху вниз и шиплю, точно змея.
— Все, чего ты добился — ее слезы. Ты всегда получаешь лишь это, старый мудак с отвисшими яйцами, и все, что ты умеешь — это разрушать. Ты не знаешь, что такое верность и преданность, что такое любовь, потому что твоя душа настолько мелкая, насколько черно твое сердце. И когда нибудь, я очень надеюсь, ты сдохнешь от яда, который плодишь и множишь. В этот момент вспомни мое лицо, ублюдок, и представь, что я улыбаюсь.
Разворачиваюсь, потому что если не уйду сейчас, я реально его убью. В зале наша сцена, благо, осталась незамеченной, или они просто сделали вид, что ее не видели — слишком уж это опасно…
— Ты говоришь, что похожа на него, да? — усмехается в спину, чем тормозит на ступеньках.
Я не слышу в голосе злости, ярости, лишь бесконечное…оправдание ожиданий? Поворачиваюсь быстро, чтобы убедиться, и вижу улыбку.
«Он этого и добивался?»
— Но твой папаша был холоднее камня, дорогая, а вот твоя мать всегда была огнем. В тебе его так много, Амелия, и ее в тебе три бесконечности.
— Ты ошибаешься.
— Нет…я вижу в тебе Ирис.
«В этом твоя главная ошибка, старый гандон…» — думаю, но лишь показываю ему средний палец и разворачиваюсь к выходу.
Проходя мимо столов, набитых тщеславием, единственное, чего я хочу — отмыться, и единственное, что меня спасет — драгоценный ирис. Как маяк в густой, непроглядной темноте.
«Я просто обязана его снова увидеть…» — все, что мной движет. Без особых проблем я нахожу кабинет директора аукциона, или как тут называют главаря шайки мошенников и воров?
Захожу без стука. Он вместе с каким-то человеком пялятся в зеленую, кожаную папку, но резко смотрят на меня, стоит мне переступить порог.
— Простите, но…
— Марина Александровская просила зайти и кое что узнать.
«Прикрываюсь его фамилией?! Красота…но это, кажется, работает?» — их лица обретают выражение «услужу-во-всем», и все же решаю уточнить.
— Я ее ассистентка.
— Конечно-конечно. Что она желает?
— Она просила меня взглянуть на последний лот.
— Но…он продан и…
— Это уже ее дело. Дайте мне взглянуть.
Никакой вежливости, я не размениваюсь, а пру напролом, и знаете? Это работает. Буквально через десять минут меня заводят в комнату уже на первом этаже, где расположились все лоты. Их еще не успели убрать, даже не начинали запаковывать, поэтому много времени на поиски не нужно — всего то открыть бархатную, синюю коробку и все.
И я пропала.
И я как будто снова ребенок.
Смотрю на него, улыбаюсь. Помню каждый изгиб, все равно касаюсь, чтобы оживить тактильные ощущения, а не только то, что в голове. Как я помню, так и есть… Каждая жилка на месте, каждый камень, который оставляет холодный отпечаток на коже…
«Это как встретить кого-то, кого ты безумно любила, но потеряла, и сразу потерять вновь…» — слезы срываются из глаз, текут-текут-текут.
Я всхлипываю, как маленькая девочка, вытираю щеки, все зря. Реки так просто не высушишь, моря тем более. Я бы так хотела вернуть себе свое, но два миллиона долларов?!
«Спорю на что угодно, это они ради шутки купили, соревновались, и никогда не узнают, как много может значить что-то столь маленькое…»
— Спасибо… — шепчу, бросив взгляд на ошалевшего директора, отхожу на шаг, — Спасибо вам большое.
Понимаю, что если останусь тут еще, непременно что-нибудь выкину, но не отдам его, поэтому сбегаю. Это единственный выход — бежать.
Коридор темный и пустой, а мои шаги отдаются гулким, тонким стуком шпилек о кафель. Я дороги не вижу, плохо ее помню, но пру вперед, потому что так надо, дохожу до поворота…и торможу, ведь отчетливо слышу знакомые до боли голоса.
— …И где мне ее искать теперь, твою мать?! — рычит Макс, я резко прижимаюсь спиной к стене, чтобы меня не видели.
— Да не сбежит она, хватит психовать!
Марина еле поспевает следом, а через миг шаги прекращаются, и в следующий он рычит — видимо разборка набирает обороты.
— Ты видела, твою мать?! Она плюнула ему в лицо! Она ПЛЮНУЛА!
— Он не очень огорчился…
— Закрой рот! Кто дал тебе право притаскивать ее сюда?!
— Такого я точно не планировала и не ожидала, но мы должны были ее показать!
— Показала, а?! Теперь ты довольна?! Я сказал — нет! Ты не решаешь ничего в этом вопросе! И планировать?! Когда дело касается Амелии?! Не ты ли мне говорила, что ее невозможно прочитать?!
— Не до такой степени…
— Ты облажалась по-крупному!
— Я хотела, как лучше!
— И кому теперь лучше, а?!
— Ты сам виноват!
«Что?…» — хмурюсь, ничего не понимаю, Макс молчит. И, судя по всему, он тоже не врубает…
— Что? — спрашивает через мгновение, — О чем ты?!
— Ты понял о чем я!
— Если бы понял, не спрашивал бы!
— Я вижу, как ты смотришь на Лилиану!
Бам! Я буквально слышу удар, который приходится внутри моего сердце, так что руки леденеют…