Цветок пустыни
Шрифт:
— На какой срок въезжаете? — спросил он.
Я пожала плечами.
— Куда направляетесь?
— Я буду жить у своего дяди, посла, — гордо ответила я.
— В паспорте указано, что вам восемнадцать лет. Это правильно?
— Чего? Мне еще нет восемнадцати! — возразила я, обращаясь к шоферу.
Тот перевел мои слова таможеннику.
— Имеете что указать в декларации?
Этого вопроса я не поняла.
— Ну, что ты везешь с собой в эту страну? — объяснил мне шофер.
Я подняла зажатую в руке сандалию. Таможенник долго ее рассматривал,
Показывая мне дорогу из переполненного людьми аэропорта, шофер объяснял:
— Слушай, у тебя в паспорте написано, что тебе восемнадцать лет, я так и сказал тому человеку. И если тебя кто-нибудь будет спрашивать, ты должна говорить, что тебе восемнадцать.
— Но мне НЕТ восемнадцати, — сердито возразила я. — Я же не такая старая!
— Да? Ну и сколько же тебе?
— Точно не знаю… наверное, четырнадцать… но я не настолько старая!
— Слушай, у тебя в паспорте написано так, значит, теперь тебе столько и есть.
— О чем это ты толкуешь? Мне все равно, что написано в паспорте. Да и почему там так написано, если я говорю, что на самом деле это не так?
— Потому что так сказал им написать господин Фарах.
— Значит, он сошел с ума! Он ничего в этом не понимает.
Пока мы добрались до выхода, мы уже кричали во весь голос, и у нас с шофером дяди Мохаммеда возникла крепкая взаимная неприязнь.
Я шла к машине босиком, а на Лондон падал снег. Я надела оставшуюся сандалию и задрожала, поплотнее закутавшись в свое легкое хлопчатобумажное платье. Раньше я с такой погодой никогда не сталкивалась, а уж снега точно никогда не видела.
— О Аллах! Как здесь холодно!
— Привыкай.
Когда мы отъехали от аэропорта и покатили по запруженным машинами улицам утреннего Лондона, мне стало так грустно, так одиноко: я была в совершенно чужой стране, а вокруг — только эти нездоровые белые лица. Аллах всемогущий и всемилостивый! Мамочка! Куда я попала? В ту минуту мне отчаянно хотелось назад, к маме. Шофер дяди Мохаммеда, хотя и был единственным чернокожим среди окружающих, мало меня утешал: он явно считал себя куда выше.
По пути он просветил меня в отношении семьи, в которой мне предстояло жить: мои тетя и дядя, мать дяди Мохаммеда, другой дядя, с которым я еще не была знакома, — брат моей мамы и тетушки Маруим, и семеро детей, мои двоюродные братья и сестры. Покончив с перечислением родственников, шофер рассказал, когда я буду вставать, когда ложиться спать, чем мне предстоит заниматься, что именно я должна буду готовить, где мне спать и как я буду валиться в постель в конце каждого дня, совершенно измученная.
— Знаешь, твоя тетя, хозяйка, управляет в доме железной рукой, — честно признался он. — Должен тебя предупредить, она всем дает прикурить!
— Ну, тебе-то, может, и дает, но она же моятетя.
В конце-то концов, рассуждала я, она ведь женщина и мамина сестра. Я снова подумала о том, как сильно скучаю по маме, о том, как хорошо
Я высунулась в окошко автомобиля, пытаясь разглядеть, откуда берутся белые хлопья. Тротуары постепенно белели от снега — мы ехали в это время по Харли-стрит в шикарном жилом районе. Остановились у особняка моего дяди, и я, пораженная, разинула рот, поняв, что буду жить в таком роскошном доме. Я мало что повидала в Африке, а уж такого в жизни своей не видела. Личная резиденция посла занимала четырехэтажный особняк, и выкрашен он был в желтый, мой любимый цвет. Мы прошли к внушительному входу, к парадной двери, над которой было устроено похожее на веер окошко. За дверью, в холле, огромное зеркало в позолоченной раме отражало заставленную книгами стену в библиотеке напротив.
Тетушка Маруим вышла поздороваться со мной.
— Тетушка! — закричала я.
Передо мной стояла женщина чуть моложе мамы, в роскошном наряде по западной моде.
— Входи, — холодно произнесла она. — И закрой дверь.
Я собиралась подбежать к ней, обняться, но что-то в позе этой женщины заставило меня замереть в дверях.
— Прежде всего я хочу показать тебе дом и объяснить, в чем состоят твои обязанности.
— Ой, — сказала я, чувствуя, как во мне угасает последняя искорка энергии. — Тетя, я очень устала. Мне так хочется прилечь. Можно, я пойду посплю?
— Ну хорошо. Ступай за мной.
Она прошла в гостиную, и пока мы поднимались по лестнице, я рассмотрела изысканную обстановку: огромную люстру, белый диван с множеством подушек, над камином — акварели в абстрактной манере, в камине потрескивают дрова. Тетя Маруим отвела меня в свою комнату и сказала, что я могу поспать на ее кровати. Кровать с пологом на четырех столбиках была размером с хижину, в которой помещалась моя семья. На ней лежало замечательное стеганое ватное одеяло. Я погладила рукой шелковистую ткань, получая удовольствие от этого прикосновения.
— Когда проснешься, я покажу тебе дом.
— Ты меня разбудишь?
— Нет, встанешь, когда сама проснешься. Спи в свое удовольствие.
Я забралась под одеяло и подумала, что никогда раньше не прикасалась ни к чему такому же мягкому и замечательному. Тетушка тихонько прикрыла дверь, и я тут же провалилась в сон, как в туннель, длинный и темный туннель.
9. Домработница
Когда я открыла глаза, мне показалось, что я все еще сплю, и то был прекрасный сон. Проснуться в громадной кровати в прелестной комнате — поначалу даже не верилось, что это происходит на самом деле. Наверное, тетя Маруим в ту ночь спала с кем-то из своих детей — я же дрыхла без задних ног в ее комнате до следующего утра. Но стоило мне встать с постели, как я тут же спустилась с небес на землю.