Цветок с тремя листьями

Фламмер Виктор

— Вот как… это вы сестру, стало быть, свою прикрываете…

— Нет! Вовсе нет! Тятя тут ни при чем… я лишь использовала ее, она совершенно, совсем ничего не знала!

— Вот оно как, значит… — Иэясу взял ее за запястье и принялся внимательно рассматривать ладонь. — Надо же… такие тонкие и нежные пальчики… а ведь на этих руках кровь сорока ни в чем неповинных женщин и маленьких детей…

Плечи Го затряслись, она всхлипнула и зарыдала в голос.

— Я… мне бы даже в голову не пришло… я не думала! Тятя… она днями и ночами молила его светлость проявить милосердие и пощадить семью господина Хидэцугу! Это же его родня, его кровь! Никто не ожидал… Я, не переставая, молюсь за их души с того ужасного дня…

— Вы ходили взглянуть на их казнь? Или отсиделись в храме, прикрыв лицо рукавами ваших одежд? Тятя, значит… — он наклонился совсем низко над плачущей девушкой, взял ее пальцами за подбородок и повернул лицом к себе: — А теперь послушайте. И слушайте хорошо, и запомните на всю жизнь. Я теперь ваша единственная семья. Вы вышли замуж за моего сына. И будете рожать моих внуков, — слово «моих» он особенно подчеркнул голосом, — и если вы свой дьявольский ум пустите на благо нашей семьи — я буду счастлив. Но если вы хоть в мыслях своих допустите причинить вред моему сыну — я вырву ваш хвост. Даже если у вас их девять [53] .

53

Иэясу сравнивает Го с кицунэ — разновидностью ёкая (демона из японской мифологии), лисьим духом-оборотнем, который может принимать в том числе облик обольстительной красавицы, юной девушки. У кицунэ может быть до девяти хвостов.

Иэясу отпустил ее и вытер пальцы о траву:

— Вы хорошо меня поняли, девочка моя?

Но ответить Го не успела.

— Отец! Госпожа Ого! Вот вы где! — послышалось сверху, и Хидэтада сбежал вниз по косогору к беседке.

— Като Киёмаса выиграл состязания по сумо! А соревнования по стрельбе из лука — вы не поверите, кто выиграл! Юный господин Хироимару! И… — он осекся, остановился и даже забыл закрыть рот, только всплеснул руками. — Вы… что с вами?! Почему вы плачете?.. — Он кинулся к жене и тут же повернулся и, нахмурившись, посмотрел на Иэясу: — Отец! Почему она плачет?! Вы что-то сказали ей?..

Иэясу развел руками.

— Понятия не имею… и именно это и пытаюсь выяснить у девочки. Когда я ее нашел здесь — она вовсю заливалась слезами. Впрочем, у тебя это выйдет лучше, а мне стоит удалиться и оставить вас вдвоем, — он поспешно поднялся и поспешил вверх по тропинке. И вскоре скрылся за кустами.

Хидэтада присел рядом с женой и робко коснулся ее плеча. Он понятия не имел, что нужно делать, если девушка плачет. Почему отец ушел? Он же гораздо больше понимает в таких вещах. Впрочем, он прав: это его жена, и учиться придется самому… Хидэтада вздохнул:

— Не плачьте… почему вы плачете? Что случилось?

Го прикрыла лицо рукавом:

— Прошу, не смотрите на меня, господин! Я ужасно выгляжу! — она мельком взглянула на свое отражение в воде — размазанные по лицу белила и потеки черной туши. Яркая помада превратилась в бесформенное пятно. От этого зрелища ей захотелось рыдать еще горше. И это свадьба, которую она так ждала. Но… господин Иэясу ничего не сказал Хидэтаде… А это значит… Стоит ли рассказывать ему? Нет, ни в коем случае. По крайней мере, не сейчас.

— Да что же это… — Хидэтада широко расставил руки, касаясь ее одежды то одной рукой, то другой, — не плачьте же! Кто вас обидел? Клянусь, я прикончу его немедленно!

— Нет, нет, господин Хидэтада, не надо никого убивать. Ничьей вины в этом нет. Просто… после рассказа господина Като я вспомнила матушку… и господина Кацуиэ, нашего отчима. Он был так добр ко мне и сестрам! Простите меня, прошу, я испортила вам свадьбу… — она всхлипнула.

— Ну что вы! Госпожа Ого, моя Ого… не надо плакать, ничего вы не испортили! — Хидэтада обнял ее и нежно прижал к груди.

— Но… Мое лицо. Как я покажусь гостям в таком виде?..

Хидэтада с облегчением вздохнул и улыбнулся. С этой бедой он знал, что делать.

— Сидите здесь и никуда не уходите. Посмотрите на радужную форель. Я сейчас вернусь. — Он бросился по тропе к площадке, где проходило празднество. И, увидев одного из своих слуг, которого узнал в лицо, схватил его за рукав:

— Срочно, бегом, найди и приведи ко мне Момо. И пусть возьмет белила, помаду… — Хидэтада задумался на мгновение, — в общем, все эти девичьи штуки. И побольше. Ясно?

Слуга низко поклонился и убежал. А Хидэтада прислонился спиной к дереву и прикрыл глаза. Все шло неплохо. Совсем неплохо.

Эпилог

Жесткие волокна циновки больно впивались в лоб. Но Киёмаса только сильнее вжимался головой в пол — так, что шея, казалось, вот-вот хрустнет. Вкрадчивый и обманчиво ласковый голос его светлости раздался над самым ухом:

— Итак… Значит, я — выживший из ума и помешанный на самовосхвалении старик. Так? Или не так?

Киёмаса понимал, что отмолчаться не получится. Но язык словно прилип к нёбу, и все, что он мог, — это шумно дышать. Ну не умел он оправдываться, никогда не умел. Нога в твердой деревянной сандалии с размаху врезалась ему в щеку. Не больно. Его светлость не злится, просто очень обижен.

— На меня смотри! В глаза мне смотри и скажи в лицо! Я сумасшедший старикашка?

Киёмаса медленно поднял голосу, упираясь руками в пол. Его светлость стоял, наклонившись совсем низко и вытянув голову с покрасневшим лицом.

— Ваша… ваша светлость! Я… никогда, я не посмел бы! Мне и в мыслях!..

— Тогда кто, как не ты, назвал присуждение победы моему Хироимару «стариковским бредом»? Кто? Не ты? Только не говори мне, что был настолько пьян, что ничего не помнишь!

— Я не был… точнее был, но… я не говорил, я не это… я не вас!.. — невнятно бормотал Киёмаса, пытаясь найти нужные слова, пытаясь объяснить, что не оскорблял его светлость, что даже мысли такой у него не было. Наоборот, он был обижен, что другие, в своем стремлении льстить и услужить с восторгом приняли такое решение. И даже не дали его светлости возможности отказаться и поступить по справедливости.