Цветы для поля боя
Шрифт:
– Тут вода и еда…Это от всех нас. Я понимаю, что тебе не хочется, но прими всё же. Хотя бы ради неё, – ефрейтор указывает на девушку. Юноша кивает, и Агнесс уходит к ребятам, оставляя его наедине с Рене. Снайпер тяжело вздыхает. Он думает, что хорошо, что она видела лишь это. «Как хорошо…» думает он, «Что она не видела нашего отступления…» Вместе с этими мыслями к нему возвращаются воспоминания о кровавой неделе, полном горя, бед и отчаяния.
Всё начало через несколько дней, после того, как 37-ой взвод уехал в отпуск. Через несколько дней Империя нанесла под Рамсом ужасный удар. Их наступление за день отбросило галатийцев за город. С ходу имперцы взяли сначала все передовые рубежи, потом Рамс, а потом и позиции Галатии за ним. И было бы хорошо, если бы это всё так и выглядело – пришли, взяли. Но нет. В этот день за каждый клочок земли шли самые кровавые бои, какие только видел Эрнст. Солдаты держались в своих окопах до последнего патрона, а затем шли в рукопашную.
Спешное отступление длилось неделю. Всё это время Эрнст был в самых последних его рядах, чтобы в очередной мясорубке выиграть немного времени для отступающих. И вот они оказались в городе Лиз. В этом чёртовом городе, где началась ещё одна мясорубка. Но к этому моменту, юноша уже перестал быть собой. Война подхватила его, как бешенный кровавый водоворот, и затянула в себя. Со временем он привык к скудному пайку, к вечному недосыпу, а главное, он привык к крови. О, сколько же крови было на нём…Сейчас, когда он сидит в комнате перед Рене и думает об этом, ему кажется, что в мире не хватит всей имеющейся воды, чтобы смыть всю эту кровь.
За всё это время он потерял трёх командиров. Мимо него на смерть прошло столько лиц, столько людей, что все они смешались в единую серую массу. Но одного он, наверное, не забудет никогда. Это был кавалерист. Они познакомились в отступлении, в тот раз кавалерист подвёз Эрнста с очередного последнего рубежа, который тот держал. Вместе они были всего пару дней, но за эти пару дней смерть столько раз шла за ними по пятам, что эти двое успели сродниться, как братья. Верховой был старше Эрнста на пару десятков лет, но молодости в нём было столько, что хватило бы на троих. Он постоянно пел песню про Валады – область на юге Галатии, откуда был родом этот удивительный всадник. И вот в один из дней, они под самый закат удирали от имперцев. Пули свистели буквально в нескольких сантиметрах от головы Эрнста, который всем телом прижался к своему товарищу. А тот во всю погонял лошадь, напевая песенку. И тут среди всех этих выстрелов раздался один. Он был таким же, как все, он точно также прозвучал, но было в нём что-то зловещее. Лошадь резко замедлила шаг, а затем и вовсе остановилась. Пробитое тело, словно мешок сползло на землю. Товарищ снайпера оставил седло. Эрнст быстро спрыгнул с лошади и склонился над другом. На небе загорались первые звёзды, месяц печально склонился над ними, словно бы тоже, как и юноша, заглядывал в лицо всаднику. Губы павшего ещё шевелились. Парень приблизился к ним и услышал, как шёпотом звучат слова уже такой знакомой песни: «Валады, Валады, Вала…» И на этом голос оборвался. Сумерки легли на землю. Эрнст сорвал с шеи товарища жетон. Лошадь успела убежать куда-то далеко, а перед юношей был лес. Туда он и пошёл, стиснув зубы от боли. Так он шел целую ночь, пока не попал в какую-то другую отступающую часть. Вместе с ней он и добрался до Лиза, где начал свою страшную месть за смерть товарища.
И вот теперь он был здесь. В полутёмной комнате. Рене, похоже, уже давно пришла в себя и держала снайпера за руку. Он и сам удивился, что не заметил это только сейчас. Каким-то потерянным взглядом он посмотрел на неё и вздохнул. Какая она была сейчас красивая для него. Его глаза уже давно привыкли к темноте, и он мог видеть все черты её юного лица. Она будто и не изменилась с того самого дня, как они впервые встретились. Всё те же веснушки, всё те же карие глаза, чуть вздёрнутый носик. Рыжие волосы, подстриженные коротко, словно под мальчика. «Как только эта хрупкая девочка таскает на себе ручную противотанковую пушку? Зачем она вообще пришла сюда, в этот Ад на земле?» Он вспоминает своё обещание, данное самому себе в блиндаже месяц назад.
– Рене, – начинает он, глядя в пол. Он не может произнести этого, он предпочёл бы сгореть, быть размолотым траками, разлететься во взрыве на тысячу частей. Но у него больше может не представиться возможности. Уже завтра ребята и он пойдут в бой. Возможно, что сегодня последний
– Рене… – снова начинает он после продолжительной паузы. Он старается быть серьёзным и строгим. Но ему всего семнадцать. Хоть он и прошёл столько, сколько люди и за всю жизнь не проходят, ему, в конце концов, всего семнадцать лет, он впервые собирается признаться кому-то в своих чувствах, и это для него намного страшнее, чем пройти ещё одно отступление. Какая ирония жизни. Всего пара слов может даваться труднее, чем сотня убийств. Чтобы успокоить нервы, снайпер делает глубокий выдох, словно собирается стрелять.
– Я… – он словно кладёт палец на спуск. – Я… – ещё один выдох, удары его сердца гулко отдаются в груди. – Я тебя… – он удерживает себя от того, чтобы закрыть глаза, он смотрит прямо на девушку, – люблю, – «БАМ!» это слово раздаётся из его уст, словно выстрел его винтовки. Оно оглушает юношу. Он ничего не чувствует в этот момент. Тело, оно такое лёгкое, в голове так чисто и ясно, словно это небо в безоблачный день. И солнцем на этом небосводе сияет какое-то безумное чувство. Ему кажется сумасшествием та радость и счастье, которое сейчас озаряет его разум чистым сиянием.
Для Рене Бизхаиль он всегда был очень несчастливым человеком. Пожалуй, она одна восприняла слова учителя о том, что у мальчика, который придёт к ним в класс, нет родных, как тяжёлый удар, будто бы ей самой сказали, что у неё никого не осталось. Когда она увидела его в первый раз, она уже была настроена, как можно теплее относиться к этому мальчику. И, пожалуй, она одна приняла сдержанность и напускную серьёзность Эрнста не за нарочитую грубость и нелюдимость, а за большое горе, которое могло быть в нём. На протяжении всей школьной жизни она потихоньку, исподтишка старалась сделать его жизнь немного ярче и счастливее. Удавалось ли ей это, она не знала, но свято верила, что делает хорошее дело. Когда она уезжала в отпуск, она была так потрясена войной, что совсем забыла о далёком ото всех парне со снайперской винтовкой. И, только вернувшись сюда, увидев его таким измученным, уставшим, голодным и разбитым, она вспомнила о том, кто в какой-то мере был ей дорог. Она была так поражена его состоянием, что даже потеряла сознание от ужаса. Её первой мыслью, после шока узнавания было: «Он же был тут совсем один. Ему, наверное, никто и доброго слова не сказал за всё это время, никто не спросил, как он, что он чувствует…Его бросили все, абсолютно все». Когда она очнулась, то застала Эрнста в размышлениях. Он сидел, уставившись в одну точку и ничего не видя перед собой. Он даже не отреагировал, когда она взяла его за руку. Лишь через несколько минут он пришёл в себя. И начал говорить. И вот он сказал ей это. Что же ей делать? Что ответить ему? Что она чувствует по отношению к нему? Ей требовалось время для ответа на все эти вопросы, а его сейчас как раз было мало. С одной стороны, надо было что-то делать, как-то ответить на это признание, не мучить и без того разбитого друга. Но с другой стороны, нельзя было отвечать первым, что приходило в голову, нельзя было давать не оправдываемых надежд. Она вдруг резко встала и быстро вышла из комнаты, оставив юношу одного. Ей срочно нужно было подумать обо всём, что только что произошло, и понять что-то в себе. А для этого ей надо было побыть одной.
Новый день встретил их близкими разрывами артиллерийских снарядов. Лейтенант Берн был уже на пороге, когда ребята повскакивали со своих мест и в спешке надели каски. Единственный, кого не было – Эрнст. Он каким-то немыслимым образом исчез из дома, оставшись никем незамеченный.
– Сегодня мы вместе с 4-ой ротой 23-ей стрелковой дивизии будем зачищать улицу Трубников, – ставил перед ребятами боевую задачу Том. – Пауль, Ральф, оставить пулемёт на складе снабжения. Там вам выдадут ваше новое оружие. Всем остальным готовиться к выступлению через час. Разойтись!
Через час они вместе с четырьмя взводами из стрелковой роты выдвинулись к указанной улице. Шли, молча, на полусогнутых, пригибая головы, так как в округе могли действовать снайперы противника. Изредка сквозь гул фронта до них доносились крики и одиночные выстрелы.
Улица Трубников была довольно широким и, когда-то красивым бульваром. Сейчас она представляла из себя просто поле воронок от снарядов. Взводу надо было пробиться на другую сторону, к домам, где засели имперцы, и выбить их оттуда. Но, как только они ступили на проезжую часть, раздался треск множества пулемётов.
– Не высовываться! Рассредоточиться у окон!
Задача из обычной зачистки превращалась в долгое сидение у окон с короткими перестрелками. Берн следил за окнами домов напротив с помощью небольшого зеркальца. Он отметил, что в здании стояло, как минимум, три огневые точки. Время начало тянуться медленно и печально. Ситуация зашла в явный тупик. Вдруг, раздался громоподобный выстрел откуда-то сверху, и Берн увидел в отражении, как один из вражеских пулемётчиков рухнул из окна с огромной дырой в голове. Не прошло и десяти минут, как вслед за ним отправился второй стрелок. Имперцы в доме напротив зашевелились, спешно отходя от окон. Это был, возможно, единственный шанс для ребят, чтобы начать атаку.