Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
Сюэли отнимал от лица рукав.
– Я лишь смертный, и слабым умом, о бессмертная фея, Не могу угадать, к чему клонится ваша затея, До меня снизойдите с небесных высот, Намекните ясней, что за враг меня ждёт. А звездец я устроить врагам, безусловно, сумею, Пусть число их количество звёзд превзойдёт.Тут Ди, побледнев, поднимался на сцену и начинал биться за чистоту языка пьесы. «Это исключено! Это немыслимо в сценической речи! – ругался он. – А врагам я начистить
Наконец текст меняли, спор улаживался. Дальше уже разговаривали Хун-нян и Ин-Ин, Сюэли отходил отдохнуть к краю сцены. Хун-нян пела:
– День рождения Гитлера близится, толпы скинхедов Так и рыщут повсюду, морали начал не изведав. И кто знает, что будет, что станется с бедными с нами, Ох, не факт, что укроемся мы за общаги стенами.Ди в роли Ин-Ин отжигал просто нечеловечески. Он мелкими шажками пятился за занавес и говорил оттуда дрожащим голоском:
– Тучи скрывают сады Лянъюань – неужели? Лучше я весь этот праздник останусь в постели, Двери покрепче запру, начертаю триграмму, Клеем из феникса смажу оконную раму И к Гуаньинь воззову я из-под одеяла… Ой, дорогая Хун-нян, что-то страшно мне стало!.. – У Гуаньинь полномочий здесь нету, Ведь не в её юрисдикции это. Если она и услышит твой писк, С места не стронется, как обелиск. Ей от Будды мандат лишь на ту территорию дан, Где несут свои воды Янцзы, Хуанхэ, Хуайхэ и Ханьцзян. Мы же, вспомни, в Москве – на земле, ей никак не подвластной! – Ах, какого числа, говоришь, этот праздник ужасный?Говоря это, Ди постепенно сникал, медленно, словно тающее мороженое, опускался на пол и лежал там, как увядший цветок. Цзинцзин, забывшись от восторга, хлопала и топала. Потом спохватывалась, что производит слишком уж много шума, и начинала аплодировать бесшумно, закусив нижнюю губу, растопырив пальцы и аккуратно задерживая ладони перед каждым хлопком.
После репетиции Сюэли чинно провожал Цзинцзин до дверей ее комнаты, прощался, закрывал за собой дверь и удалялся по коридору, насвистывая «bie de na yang you». Иногда он еще потом сидел на лестнице и немножко странно так дышал. Выглядело все это жутко, просто счастье, что там никого не было и никто его не видел.
В конце октября Сюэли навестил после архива Ли Дапэна на Красной площади, хотя ему нечего было чинить, он пришел в нормальных, целых ботинках.
– А, достопочтенный сюцай! Когда же вы осчастливите уже нас трактатом, сломите, так сказать, ветку коричного дерева и войдете во двор яшмового бассейна?
Ли Дапэн всегда спрашивал что-нибудь о курсовой и госэкзаменах.
– Госы через три года только, – кратко сказал Сюэли.
О курсовой ему и говорить не хотелось. Совсем недавно ФэнЦил (Китайский институт
– Ясно, ясно, – покачал головой Ли Дапэн.
– Мастер Ли, – отважился наконец Сюэли на свой вопрос. – Вы вот старше меня и лучше постигли канон, как вы считаете: двуличье – это непременно плохо? Человек, о котором говорится – «коричный цвет с ароматом сливы», непременно мерзавец?
– Я отвечу так, – сказал Ли Дапэн. – Нужно взглянуть, что за люди, которым дано видеть коричный цвет, а кто там чует аромат сливы, – то есть к кому он поворачивается одной стороной, а к кому – другой. «Законы и правила множатся, всюду торчат», – сказал Лао. Если, по мысли твоей, поведенье твое входит еще как-то в привычную орбиту чести и приличья, то и беспокоиться не о чем.
– Откуда вы знаете, что я спрашивал о себе? – сглотнул Сюэли.
– Ну, у тебя ведь по одному только зрачку в глазах, сменных нету – вся правда видна.
– Но как же, в каноне «И» записано, что отклонение в малейшей доле даст потом разницу в тысячу ли?
– И ты хочешь последить уже сейчас за этим отклоненьем? – насмешливо сказал Ли Дапэн. – А что от чего куда отклоняется, в том у тебя нет сомнений? А то выровняешь вроде бы, а на деле только еще больше скривишь.
Сюэли хотел еще что-то спросить, но тут к Ли Дапэну подошел поблагодарить его проходивший мимо большой отряд милиции, – он всем им чинил сапоги, – и Сюэли распрощался.
На занятиях по русскому читали «Черную курицу, или Подземных жителей», потом смотрели фильм в видеоклассе, потом, рассевшись на партах, стали обмениваться впечатлениями.
– Давайте – что было непонятно? – сказала преподаватель. – Вот в этом фрагменте вопросы точно должны были возникнуть:
Алёша кинулся целов'aть м'aленькие р'yчки министра и вдруг с изумл'eнием услышал как'oй-то звон.
– Чт'o это так'oе? – спросил Алёша.
Министр п'oднял 'oбе руки кв'eрху, и Алёша увидел, что они ск'oваны золот'oй ц'eпью… Он ужасн'yлся.
– «Целовать руки» – понятно, какой смысл вкладывается в этот жест?
– Честно говоря, нет… Целовать руки? Зачем?
– О! Я так и думала. Русский устаревший жест «просить прощения». А что этому соответствовало бы в старом Китае?
– «Встать на колени», – быстро сказал Лю Цзянь.
– «Встать на колени», однозначно, – подтвердил Сюэли.
– Заносим в наш словарик расхожде-ений… Смотрите, сколько в нем уже накопилось: поднять указательный палец, плюнуть с досады, закрыть лицо, закрыть лицо рукавом… Так, теперь почему цепь была золотая, хотя бы понятно?
– Ну… все-таки он министр, – сказал Чжэн Цин, который был несколько тормозной.
– А, и поэтому с ним так носятся? Типа почетные кандалы такие?
– Нет, конечно… надо помнить текст. Если драгоценные камни были у них самыми обычными – значит, наверное, и золото было обычным металлом. Может быть, самым дешевым, – сказал Лю Цзянь.
– Да, я за эту версию тоже. Так… ну, здесь очень простая и очевидная мораль, так что, думаю, спрашивать о ней даже не стоит…
– Мораль, конечно, в том, что Алеша все это видел во сне? – уточнил Сюэли. Слишком часто до сих пор самое очевидное оказывалось самым неочевидным.