Цветы корицы, аромат сливы

Коростелева Анна Александровна

Один ученик, толком не запомнив иероглиф, спорил с Сюэли: «Какая разница, под „крышей“ или под „навесом“? Понятно же, о чем речь!» Одна девушка, высунув от старательности язык, писала знак «зима» в «ограде» и приговаривала: «Это пру-удик… А в нём плавают ка-арпы…». Другая девушка спрашивала: «А ничего, если я „свернувшегося дракона“ немножко так разверну?» Еще одна ученица говорила: «А почему в слове „родственник“ обязательно надо писать „труп“? А если он жив еще?»

– Боже моё… Я не смогу соответствовать, – подумал Сюэли по-русски. Но все же прошел по рядам и своей рукой повернул всем тетради еще раз. И еще раз. И еще раз.

– Я не могу так держать ручку, как вы. У меня анатомия кисти другая.

– Анатомия кисти у нас приблизительно одинакова, – сказал Сюэли, подходя, перегибаясь через спинку скамейки и приближая свою руку для сравнения к руке ученика.

– У меня указательный палец не сгибается в этом месте под таким углом.

Сюэли пальцами

вылеплял, как из пластилина, из его руки то, что нужно, и клал на ручку.

За этот год ему пришлось вспомнить все шутки, с помощью которых его собственный учитель когда-то в детстве, в Гуанчжоу, учил детей писать и не путать иероглифы. Когда какой-нибудь малыш писал

, «драгоценность», вместо своей фамилии

Wang «князь», учитель Чжао мягко упрекал его: «Что же ты, даже князем не хочешь стать, только деньги хочешь взять?» Чтобы дети запомнили

«платок» и

«деньги», учитель говорил: «с докторской шапкой ты можешь стать дороже в тысячу раз». Когда маленький Сюэли однажды написал

«подчиненный чиновник» вместо

«обширный», учитель Чжао, улыбаясь, сказал: «Ну, если будешь писать ненужные черты, то сразу же сделаешься подчиненным, понимаешь?»

Были у него еще разные вольные шуточки для запоминания:

Однажды

xiong встретился с

neng, удивился и спросил: «Ты что, брат, так за девушками гонялся, что даже ноги отнялись?» Или:

kou говорит

hui: «Ой, моя милая, ты уже давно беременна, почему мне не сообщила?» После этого учитель Чжао смущенно улыбался и прикрывал ладонью рот, но иероглифы запоминались всем классом на раз-два и больше никогда не путались. Он был совсем молодой, и его потом убили во время беспорядков, но его знания продолжали жить, в таком странном виде, в таком странном месте.

…К концу занятия Сюэли так уставал, как будто грузил кирпичи. И шел после этого грузить кирпичи. Недавно у него наконец закончились деньги. Плату за общежитие повысили, в Институте Конфуция платили копейки, и он подрабатывал где мог. Найти что-нибудь хорошее было трудно: сначала он таскал коробки в супермаркете «Тянь Кэ Лун», потом помогал на производстве пищевых упаковок, потом был переводчиком у приезжего мастера чайной церемонии целых шесть дней, наконец нашел «устойчивую должность», как он выразился, – грузить кирпичи.

– Зачем вам Институт Конфуция? – спросил его однажды научный руководитель. – Почему вы его не бросите? Он не приносит денег.

– Сыма Цянь сказал: «Когда есть ученый, достойный, талантливый, но остается вне службы, то это позор для держащих в своих руках государство». И хотя я пишу курсовую по выращиванию фианитов, как вам кажется, но по истинной моей специальности уйти от дел не решаюсь – ведь это же страшно подумать, сколько человек сразу потеряет лицо!

И совсем уже в ночь по выходным Сюэли являлся на сцене в виде студента Чжана – для репетиции капустника.

– Ах, меня от прекрасной Ин-Ин отделяет стена! Я геолог-стажёр, с факультета глобальных процессов она. И как камень в пучине лазурного моря, На чужбине подушка моя холодна. Равнодушным остаться я, как ни пытался, не мог, Словно вихрь налетел и в мгновение сбил меня с ног, Словно феникс поднял на крыла мое бренное тело, С места взмыл, закружил и меня за собою увлёк. – Здесь комендант

с проверкой документов! – Пускай себе идёт. Что за беда? Бумаги не в порядке, как всегда, Предвижу пару тягостных моментов, Но если есть в наличье голова, Всегда найдутся нужные слова. – Два дня как мой просрочен договор, Ну, не успел переоформить снова. С утра не задалось – весь день хреново, Я лучше подышать пойду на двор. Ярким цветам в этом мире цвести не дано, Вылезу через балкон – и в другое окно.

Сочиняли все эти тексты вместе, потом общую правку делал приходивший уже к отбою измотанный Ди. У него был почти совершенный русский. Когда другие студенты спрашивали его, откуда, он непринужденно сообщал, что несколько лет у него была русская рабыня. На самом же деле он просто учился семь лет как проклятый, как говорится, «подвязывая волосы к потолочной балке», не вылезая из-под горы словарей.

Он не переодевался для репетиций – не было сил. Иногда наспех, очень условно, делал грим, иногда брал в руку веер.

– Он мотив своей песни меняет слегка, Он вплетает в игру стрекотанье сверчка, Его цинь не смолкает до светлой зари, Всё блуждает по струнам рука. Кто играть так способен на струнах витых, Тот, должно быть, прекрасней даосских святых, И невольно забыв воспитанье своё, Я росой замочила наряд, Растрепалась причёска, и щёки горят…

– …И надеть позабыла белье, – растерянно сказал Ди. – Где мой текст? Что там на самом деле?

Однажды его узрел в этом виде историк Лёша, который зашел отдать Сюэли ксерокопию.

– А… этот твой приятель, он случайно… не того? – обалдело спросил Лёша.

– Нет, – мотнул головой Сюэли. – Он бисексуален, но ведёт монашеский образ жизни.

Ксерокс, который принес Лёша, был снят с разворота книги русского военного историка Лесоповалова «У высоких берегов Амура», где в одном контексте встречалось упоминание об Императорском театре теней и о подразделении «Курама Тэнгу». Оказывается, в Квантунской армии был специальный отряд, засекреченное официальное подразделение, занимавшееся всякой мистикой, вроде немецкой Аненербе и соответствующего отдела советской разведки, только хуже. Поскольку японцы к концу войны были уже в полном, настоящем отчаянии, били их везде, вышибли уже отовсюду почти и недалек был разгром на Окинаве, они ударились в мистику настолько глухую и непроницаемую, что поиски Шамбалы по сравнению с этим могут показаться рациональной и даже необходимой военной акцией. Например, они буквально разыскивали волшебный щит из выползка дракона, которым будто бы владел Фу Си, – разумеется, называя это более наукообразными словами, вроде «локализация древнейших артефактов», – искали металлическую палицу Сунь У-куна, которая, по преданию, могла увеличиваться и уменьшаться в размерах и в самом большом варианте весила десять тысяч цзиней, изучали способы разыскать и оживить глиняную армию императора Цинь Шихуанди, ну, и прочие их задания тоже выполнялись одновременно на материальном и на астральном плане, с поддержкой института придворных онмёдзи.

Подразделение было создано в самом начале 1944 года при поддержке Общества Черного Дракона («Кокурюкай»), наиболее влиятельного на тот момент объединения милитаристских сил Японии. Во главе его был поставлен генерал-майор Ёсимура Акио, личный друг Вольфрама Зиверса, генерального секретаря Аненербе. Позднее подразделение «Курама Тэнгу» обнаружило и засекретило комплекс руин подводной крепости Ёнагуни возле оконечности гряды островов Рюкю, в 125 километрах от восточного побережья Тайваня, и просило разрешить им развернуть на борту линкора «Ямато», который должен был принять участие в операции «Тэнитиго» по защите острова Рюкю от вторжения, несколько научных лабораторий, в чем им было отказано. Отделение «Курама Тэнгу», действовавшее на территории Китая, возглавил полковник Кавасаки Тацуо, а также доктор Накао Рюити – археолог, ведущий специалист по петроглифике. Туда собрали каких-то полу-ученых, полуголоворезов, которые носились на мотоциклах, одетые в немного театральную по своему покрою форму, в масках, рыскали по жалким китайским деревенским храмам, вытряхивая оттуда все подряд, забирая священные таблички «до выяснения всех обстоятельств» и так далее. Одним из первых заданий этого отряда стал розыск предмета под названием хвангдзя-йинг-кси, с которым связывались эзотерические надежды настолько странные, что даже император Хирохито, выслушав доклад по этому поводу, сказал: «Что ж, если это окажется правдой, все остальное потеряет значение».