Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
Однажды Саюри приготовила суши, легла, разложила их на себе и позвала Сюэли оценить это по достоинству. Он совершенно не разочаровал ее в тот вечер. Он пришел, медленно эволюционировал от осторожного восхищения до страсти, полностью соответствовал ее ожиданиям. Он губами собрал все там, что выпало из этих суши, предельно нежно. Даже отмываться от суши в душ они пошли вместе. Он даже отнес ее туда на руках. Вообще он… ну, перворазрядно на все это среагировал.
Он только отложил немножко для кошки.
В конце мая у Сюэли сносились подметки на сандалиях, и он побежал искать обувной ларек, но на Красной площади того самого ларька не было.
– Прошу прощения, вы не видели здесь ларец? Обувной ларец… ларек? Небольшой такой ларчик? – заметался Сюэли.
Никто не знал.
В конце концов он отыскал этот ларек – совсем в стороне, уже ближе
Сюэли приблизился, поздоровался, достал из сумки сандалии и показал, в каких местах их постигла беда.
– Ах, старые сандалии, – вздохнул хозяин ларька. – Сколько же вы их носите – сто лет?
– Нет… я… это любимые сандалии, – смутился Сюэли.
– Чем больше я стаптываю подметки, тем яснее, что я никуда не уходил, – сказал его собеседник.
– Что, простите?
– Уходим мы лишь тогда, когда перестаем стаптывать подметки, – пояснил мастер. – За эту работу я возьму двести рублей.
– А нельзя ли все же хоть на десять ман поменьше? – спросил Сюэли машинально. Это была бездумная и очень точная калька с фразы, которую он произнес бы на рынке в Гуанчжоу.
Владелец ларька изумленно взглянул на него и перешел на диалект провинции Гуандун.
– Наводнением размыло храм Царя драконов, – усмехнулся он. – Свой своего не узнал.
Человека из ларька звали Ли Дапэн (
– Я оставлю сандалии. Я приду еще.
Если кто-то и напоминал Сюэли буддийского монаха, так скорее уж Ли Дапэн – в гораздо большей степени, чем, например, Кирилл и Мефодий.
Вэй Сюэли случайно познакомился в лифте с Андреем, русским из аспирантуры истфака. Как говорится, лифт тесен, и чего-чего только там ни происходит. Они застряли. За это время успели переговорить о самых разных вещах, и наконец Сюэли, смекнув, что перед ним археолог и музейный работник, спросил:
– Слушай, а как вы происхождение вещи устанавливаете? Ну, что это вообще такое?
– То есть попала нам в руки какая-то штуковина… Функциональное назначение ее неизвестно…
– Да, да. Можно я тебе одну вещь покажу?
– Давай, – и пока Сюэли рылся по карманам, Андрей продолжал: – Ну, на этот счет есть общеизвестное профессиональное правило: если в запасниках лежит невнятная фигня, и никакими силами не удается установить, что это за хрень, а надо срочно делать этикетаж, то пишут: «навершие».
Тут Сюэли наконец нашел свой яшмовый обломок и протянул его Андрею.
– Только я не специалист ни по эпохе, ни по региону, – предупредил Андрей, беря у него вещицу. Практически сразу он выдал вердикт: – Ты знаешь, это навершие.
На занятиях по русскому языку Саюри увидела текст «Русская музыкальная культура», который предстояло пересказывать, она же не готовилась и рассчитывала как-нибудь разобраться в нем с наскока, но там в самом начале стояли фамилии Даргомыжского, Мусоргского и Римского-Корсакова с именами и отчествами, – и упала в обморок.
Сюэли повел ее в университетскую поликлинику.
– Тебе нужно нырнуть в родной океан, сразу все пройдет, – подсмеивался над ней Сюэли. – Ты сёдзё, демон глубин.
– Я не сёдзё! – протестовала Саюри.
– Давай сделаем тебе флюорографию? – предложил Сюэли. – Все равно другие кабинеты не работают.
Врач в кабинете флюорографии попросила Саюри раздеться до пояса, а Сюэли – выйти.
– Ничего, она меня не стесняется, – сказал Сюэли и сел, положив левую ступню на правое колено.
– Раз она вас не стесняется, тогда я вас делом займу, – сказала врач. – Вы не могли бы мне написать несколько простых записок, я их тут налеплю на стенки, а то ваши ничего не понимают – что нужно снять, куда встать, когда делаешь флюорографию. Под кабель с напряжением одна у меня
– Китайский.
– А можете так написать, чтобы корейцы тоже поняли?
– По-английски, что ли?
Врач задумчиво посмотрела на него.
– Нет. Давайте уж, пишите свои иероглифы. Значит: нужно снять верхнюю одежду, раздеться до пояса. Снять длинные серьги, бусы, все мелкие металлические украшения, положить здесь. И проходить во вторую комнату. Там встать вот на эту площадку, прижаться грудью сюда, вот так, вдохнуть и немножко задержать дыхание. За результатами приходить через три дня – сюда, в 441-й кабинет.
И она протянула Сюэли бумагу и фломастеры.
За то время, что Саюри возилась с одежками, Сюэли написал требуемые объявления – разными цветами, сверху вниз справа налево, на чистом вэньяне и даже кое-что зарифмовал.
Сочинение по русскому языку стажера геологического факультета МГУ Вэй Сюэли
Мой Город Гуанчжоу стоит на берегу залива Хуан-Пу Южно-Китайского моря. В некотором роде Гуанчжоу сейчас – город будущего, но мой район довольно старый, он расположен на склоне горы Бай-юнь, за тридевять земель от центра города.
Я люблю свой город без памяти, не могу объяснить.
Утром управдом поливает кусты и попадает точно мне в окно. Поскольку делает так часто, я знаю, что уже шесть утра. В боковое окно моей спальни видно азалия, акация и под ней переулок, линии электропередач и далеко вниз с горы на залив. В Кантоне много высотных домов, обычно голубые по причине отражения моря и неба. Часто над головой звук самолётов, готовятся которые сесть в аэропорте Бай-Юнь в Хуа-ду. Ночью слушаю этот звук, высоко-высоко.
Ещё на нашей улице каждое утро ездит мусоровоз. Улица узкая, и кто не прижал к своей машине зеркало, тому зеркало сбивают. Традиция такая, каждое утро. Мусоровоз, сбивающий зеркала, это надо видеть. Если несколько машин не прижали зеркало, он их в ряд сбивает… чпок, чпок, чпок….
У нас есть старушка, она подбирает собак бездомных, у неё одиннадцать. Иногда утром она с ними выходит гулять. А за ними идёт ее кот. Её зовут госпожа Цзинь («цзинь» как «золото»). И я ей всегда кричу: «Респект!»
Каждое утро я спускаюсь по системе лесенк с горы за тофу для завтрака, ступени все мокрые, их полил уже управдом из шланга – и сандалии мокрые насквозь. В лужах плывут плавают лепестки цветов, что сейчас цветёт – лимон, баухиния, что бы ни было.
Иду за тофу, едет девушка, спрашивает как попасть в очень далекий район. Я ей говорю развернуться и ехать туда, где на горизонте две высокие башни. Когда-нибудь да приедет. Главное, ориентироваться на башни и ехать прямо. Ей страшно стыдно, что она потерялась. Даёт мне напоследок мини-туфельку сюхуасе
В парке Цянь Си люди жарят мясо, кошки воруют.
По улицам ездит машина, на ней репродуктор, орёт рекламную песню, а на самой машине платформа с куклами, куклы крутятся, кошмар. Куклы – китайские герои легенд, Гуань Юй, Чжан Фэй, Хуа Мулань и прочее, а реклама – совсем к ним не относящееся.
На рынке все орут. «Огромная распродажа!» «Большое землетрясение – большая скидка»; «Распродажа-самоубийство»; «Цена спрыгнула с высока!» «Не промахнитесь». Такой был рынок 300 лет назад, сейчас немножко изменялся, застеклили это всё.
Ещё грузовики привозят свежие овощи и хлеб в магазины и рестораны.
Идёт пожилой господин с огромной кистью для каллиграфии, похоже на швабру. Туда я шел – он пристраивался писать на плитках в парке, назад я иду – уже готов написал полный абзац из Чжуан Цзы.
Сокол спикировал на клетку с канарейками в зоомагазине. Как штурмовик A-10. Откуда взялся? С неба. И не хотел отцепляться. Отцепили. Хозяин Цзи Шэн прибежал, отцеплял, сокол кусался и был очень злой.
Потом с горы Бай-Юнь я спускаюсь на висячей электричке в город, в район Тянь Хэ. Район Тянь Хэ – лавочки, кантонская кухня, езжу подрабатывать летом. Всё залито множеством разноцветных цветов и разновидных дерев. С грустью вижу в просвете между крыш место, где можно пить вкусные коктейли и смотреть поверх Института Океанологии Южнокитайского моря на воду залива.
Люблю, с ума схожу умираю от этого всего вдали.