Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
– Не осмеливаюсь вас даже и угощать тем, чем питаются мои домашние, – в обычные времена это, признаться, вовсе не почитается съедобным, – тихо сказал Ли Сяо-яо.
Он провел их с поклонами в дом. Это был слишком бедный дом для того, чтобы в нем была особо выделена женская половина; из полутемной кухни мелькнуло испуганное, совершенно детское личико. Хотя Ли Сяо-яо, представляя жену, и употребил книжно-почтительное выражение, которое Накао перевел бы примерно как «Это моя карга», по виду ей было лет четырнадцать или пятнадцать. Аоки развязал фуросики с о-бэнто, выложил простенькие инари суши на стоявшую на столе грубую тарелку со сценкой из «Сна в красном
– Аоки – милейший человек. Он лично, своими руками пока никого не убил в этой войне, – представил его доктор Накао. Аоки слегка обозначил поклон. – Он… вот здесь немного риса.
Хозяин дома двумя руками принял у него тарелку, с поклоном извинился и, отложив на ладонь несколько штук, поспешно отошел и, видимо, сунул их жене в полумраке за занавеской. Аоки не всматривался из брезгливости, но, по-видимому, на попечении Ли Сяо-яо была не только жена, существовали там и другие домочадцы – в помещении за занавеской слабо шевельнулся какой-то сверток с тряпьем и подало голос еще какое-то ветхое одеяло на кровати.
– Никому не нужны сейчас забавные механизмы и куклы, – сказал Ли.
– Почему он не попытался поправить свои дела с помощью театра теней? – спросил Накао у Аоки по-японски.
– Он пытается поправить свои дела с помощью театра теней. Продав его нам, – возразил Аоки.
– Нет, почему он не разыграл однажды вечером пьесу, в которой божество щелкнуло пальцами – и его семья сказочно разбогатела?
– Правила постановки очень осложняют эту возможность. Трое посторонних зрителей – представьте себе последствия в захолустном городке, где все знают всех и каждый дом полон бед под самую крышу.
– Представляю, – сказал доктор Накао.
– Но не удивлюсь, если он просто не касался драгоценной старинной вещи, считая, что не имеет права ее трогать, – усмехнулся Аоки.
– Я спрошу о его резонах, – объявил Накао и с холодным любопытством перевел свой вопрос.
– Единственный раз, когда умирал маленький сын, я хотел поставить в театре пьесу, в которой бы он выжил. Но не успел, – отвечал с некоторым трудом из-за набитого рта Ли Сяо-яо. – Слишком уж быстро он умер.
За занавеской послышался сдерживаемый всхлип.
– Ой, извини, так тяжко это, – сказала Саюри дрожащим голосом, остановившись, и тоже начала жалобно сопеть носом.
– У дедушки не было сыновей, – сказал Сюэли, – но это не важно. Давай дальше. Я фигею.
Лейтенант Итимура Хитоси обошел дом и присмотрелся ко всем углам. Все опрятно при невообразимой бедности. Ли Сяо-яо выдвинул из угла сундук с театром, откинул крышку и показывал Накао с Аоки то одну, то другую марионетку, держа их бережно сквозь рукава, натянутые на самые пальцы, и почтительно поднимая сначала каждую до бровей.
– Эта кукла сыграла полководца Хань Синя в пьесе «Хитрость горы Цзюлишань». А эта – Сян Юя, повелителя Чу. Нападали друг на друга, а теперь смирнехонько лежат рядом. А этот юноша играл Сыма Сян-жу в пьесе «Винная лавка в Данлу». Только он тогда у нас был красавец, – Ли Сяо-яо быстро поменял марионетке черты лица (ее лицо складывалось из передвижных фрагментов). – Вот такой. Лютню для сцены пира в Линцюне мы ему вставляли в прорезь сюда и закрепляли здесь на шарнире. Чжао Вэнь-цзюнь была повыше, чем он, но я заметил, что ее высота регулируется у пояса, здесь скрыта пробковая пластина, и когда я переставил ее на нижний ряд кнопок, Вэнь-цзюнь как раз оказалась вровень со своим возлюбленным. А когда она была позднее Су Жо-лань, я вернул ей прежний рост. Да, – он кинул на собеседников внезапно просиявший взгляд,
Пока шел разговор, в ходе которого Аоки Харухико подтвердил абсолютную подлинность и безупречную сохранность театра теней, нижние чины, вроде Итимуры, Хитоми и Накадзимы, слонялись по веранде. За затянутым рваной бумагой окном тоненький голосок пел:
–
Итимура заглянул в прореху в оконной бумаге и увидел небольшую девочку с расчесанной челочкой, хлопочущую над последними рисинками у себя на ладони.
– Что она поет?
– «Рядом усядемся, поедим ягодки, тебе одну, мне одну, младенца нету, оставим ему одну», – перевел Хитоми, который все равно без дела подпирал стену.
– Ваши познания в области театра теней исключительны, – признал Аоки, когда Ли Сяо-яо показал, как сделать так, чтобы подаренные феями яшмовые подвески в руках у бедного Чжэн Цзяо-фу, едва он сделает несколько шагов, исчезали. Это тоже было технически предусмотрено – они просто исчезали на глазах. – Я не знал про этот трюк.
Накао перевел его слова. Аоки, как это бывает среди ученых, мог разбирать китайский письменный текст, в особенности по своей специальности, но не говорил по-китайски и не понимал речи со слуха, даже если в ней не было диалектных вкраплений.
– Я обнаружил, как это устроено, совершенно случайно, когда чистил марионетку от следов пудры после другого спектакля, – поклонился Ли.
– Какой же смысл пудрить марионетку театра теней? – не понял доктор Накао.
– Нет-нет, ее никто не пудрил. Ее… как бы это получше сказать?.. зацеловали восторженные поклонницы, – усмехнулся краешком губ Ли Сяо-яо. – Ну, он… она действительно… имела успех у нас всегда.
– Где люди Кавасаки? – обратился Накао к Аоки. – Позовите Итимуру – я вижу его через щели в стене, – пусть принесут ящики из-под брезента, хотя бы несколько. Мы также сейчас покажем кое-что. Мы покажем, чем мы будем расплачиваться. Правда, это обыкновенные золотые слитки, смотреть там не на что, и обворожительной ученой беседы, подобной беседе о театре, они не заслужили.
– Я считаю вопросом собственной чести, чтобы вы получили все обещанное сразу же после проверки устройства, – это были точные слова полковника Кавасаки Тацуо, который подошел, как только ему доложили, что объект на месте и при первом осмотре идентифицирован как подлинный.