Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Гуйцзе покраснела.
– Чтоб тебе провалиться, – возмутилась она. – Болтает всякую чушь!
– В самом деле? – удивился Се Сида. – А мы и не слыхали. Тут все в сборе. Так давайте соберем по пять фэней и поздравим старшего брата с обретением приемной дочки.
– Главное все же – стать чиновником, – подхватил Ин Боцзюэ. – Испокон веков говаривают: не бойся чиновника, бойся власти его. А раз у брата и дочка появилась, придется новую племянницу спрыснуть.
– Тебе, сукин сын, только бы ерунду городить да лясы точить, – заругался Симэнь.
– А вот тебе и отбросы годятся – вон какие ножи из них вытачиваешь, – ответил Ин Боцзюэ.
– Раз Ли Гуйцзе стала приемной дочкой батюшки, так тебе, Попрошайка, надо бы в приемные сынки определиться, – вставила Айсян, наливая чарку свояку Шэню. – Что в лоб, что по лбу – что приживала, что приемыш.
– Ах ты, потаскушка! – рассердился Ин Боцзюэ. – Что тебе, жить надоело, что ли? Иль молитвы позабыла? Погоди, заставлю Будде кланяться!
– Сестрица, ты и за меня отчитай этого Попрошайку как следует, – поддержала ее Ли Гуйцзе.
– Да плюнь ты на него! – говорила Айсян. – Он на вид – из южного заречья тигр-копьеносец, а внутри – с восточного склона тряпка-рогоносец.
– Ишь ты, потаскуха! – крикнул Ин Боцзюэ. – Будешь меня учеными словами поносить?! Ладно, я молчу. Но стоит мне только принять снадобье «белый черт», как у твоей матери и пояс оборвется. Погоди у меня, я еще тебе покажу, на что я способен! Попомни меня, кто в битвы водит рать, от того пощады нечего ждать.
– Ладно, сестрица, будет его на грех наводить, – сказала, наконец, Гуйцзе. – Видишь, разозлился не на шутку.
– Попрошайка Ин на одну телегу с уродинами угодил, – засмеялась Айсян, – да такими страшными, что все нутро воротит. Попал, выходит, из огня да в полымя.
– Ишь, какие задиры! – возмутился Боцзюэ. – Только кому вы нужны?! Не волнуйтесь, и без вас как-нибудь обойдемся.
– Вон как режет! – продолжала Гуйцзе. – Да язык-то без костей. Дай только волю – всем челюсти свернет. Батюшка, да что ж вы сидите? Видите, как нас оскорбляют!
– Ну, чего ты к ним пристаешь, сукин ты сын? – не выдержал Симэнь. – Видишь, они вино подают. Зачем их дразнишь, стервец?
Симэнь подошел к Ину и дал ему шлепка.
– Если ты нашла защиту, думаешь, я тебя испугаюсь? – проговорил Боцзюэ. – Нет, вы только прислушайтесь, каким нежным голоском она зовет: «Батюшка!». Прогоните ее от стола – слишком честь велика! А ну-ка принесите инструменты и пусть поет, а то в дальних покоях вон сколько пела.
– Разбушевался воевода – нет на него управы! – ворчала Юйчуань.
Но хватит о шутках на этом пиру среди цветов на узорном ковре.
Расскажем теперь о Пань Цзиньлянь. После появления у Пинъэр сына Симэнь стал больше ночевать в ее покоях. Цзиньлянь, возмущенная такой несправедливостью, безумно ревновала. Пока Симэнь пировал в передней зале, она перед туалетным столиком искусно подвела мотыльки-брови, поправила прическу-тучу, слегка подвела губы и, расправив платье, вышла из комнаты.
В покоях Пинъэр послышался плач младенца.
– Что это он так плачет? – спросила Цзиньлянь, входя в комнату. – А где же его мама?
– Матушка в дальние покои пошла, – объясняла кормилица Жуи, – Гуаньгэ за ней потянулся, вот и расплакался.
Цзиньлянь заулыбалась и, протягивая к малышу руки, принялась с ним играть.
– Вон ты какой малюсенький, совсем крошка, – говорила она, – а уж маму свою знаешь. Пойдем, поищем маму, а?
Она хотела было развернуть Гуаньгэ, но ее остановила Жуи:
– Не берите его, матушка. Он вам платье запачкает.
– Ну и что ж такого?! – возразила Цзиньлянь. – Положи только пеленку.
Она взяла Гуаньгэ на руки и понесла в дальние покои. У внутренних ворот она подняла младенца высоко над головой. Юэнян тем временем в коридоре присматривала за женами слуг, занятыми стряпней и раскладкой кушаний. Пинъэр и Юйсяо готовили в комнате воздушные пирожные.
– Мама! – глядя с улыбкой на младенца, крикнула Цзиньлянь. – Что ты тут делаешь, мама? Смотри-ка, а мы за мамой пришли.
– В чем дело, сестрица? – обернувшись к Цзиньлянь, спросила Юэнян. – Мама здесь, но к чему ж ребенка выносить? Зачем поднимать? Еще, чего доброго, испугаешь. Мама там, в комнате. Сестрица Ли, поди сюда! – крикнула хозяйка. – Гляди-ка, сынок за тобой пришел.
Ли Пинъэр тот же час выбежала из комнаты и увидела Цзиньлянь с Гуаньгэ на руках.
– Ты ж, сынок, так хорошо играл с мамкой, – говорила Пинъэр, и вдруг к маме захотел, да? Смотри, сестрица, как бы платье тебе не намочил.
– Знаешь, как он плакал, к тебе просился! – сказала Цзиньлянь. – Пришлось тебя искать.
Пинъэр распахнула кофту и взяла у Цзиньлянь младенца.
– Заверни как следует и неси домой, – наказала Юэнян, поиграв немножко с Гуаньгэ. – А то еще испугается.
Пинъэр вошла к себе и сказала Жуи:
– Если заплачет – побаюкай, а я скоро приду. – Пинъэр, понизив голос, продолжала: – Зачем ты дала его матушке Пятой?
– Я не давала, а она все свое, – ответила Жуи.
Пинъэр подождала, пока Жуи кормила и укладывала ребенка.
Гуаньгэ успокоился и уснул, но немного погодя внезапно, будто чем-то испуганный, пробудился и расплакался, а в полночь его то знобило, то бросало в жар. Он плакал и не принимал грудь. Пинъэр переполошилась.
Тем временем в передней зале кончился пир, и Симэнь отпустил певиц. Юэнян подарила Гуйцзе бархатное платье с золотой отделкой и два ляна серебра, но говорить об этом подробно нет надобности.
Когда Симэнь вошел к Пинъэр проведать сына, тот продолжал плакать.