Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Сытый нежностями, лаской
чаровниц прекрасноликих,
Жадно к винному кувшину
лунной ночью припадаешь.
Но еще одна красотка
подарит тебя улыбкой,
Поведет густою бровью;
тучи-волосы распустит,
Гибким, словно ива, станом
поманит тебя к блаженству –
И, как шмель завороженный,
ты к цветку опять стремишься.
Нет, в любви мужчин и женщин
мы оценим постоянство.
Что до нежностей продажных –
право, ими не прельщайся.
Так вот, подошла старая Фэн к калитке у передней залы и видит Дайаня с чайным подносом в руках. Заметил ее слуга и, дав знак, сказал:
– Туда ступай, мамаша. А мы придем, как батюшка дядю Ина проводит. Цитун уже вино понес.
Старуха прибавила шагу.
Надобно сказать, что Ин Боцзюэ вел разговор насчет подрядчиков Ли Чжи и Хуана Четвертого, которые добились подряда на годовые поставки двору тридцати тысяч цзиней благовонных палочек и воска на сумму в девять тысяч лянов серебром.
– Большие барыши возьмешь, – говорил Ин Боцзюэ. – При заключении контракта им в Дунпине платить придется. Вот я и пришел потолковать. Может, войдешь в пай?
– Да как же я могу вступать в пай с этими подрядчиками?! – воскликнул удивленный Симэнь. – Они ж мошенники и казнокрады, а я в управе на страже казны поставлен. И вдруг с ними якшаться?
– Ну, если ты, брат, отказываешься, придется кого другого в пайщики подыскать, – убеждал Ин Боцзюэ. – А то ссудил бы две тысчонки лянов. Пять процентов в месяц тоже не помеха. А они вернут. Ну как, брат, согласен? Тогда скажу, они завтра же придут.
– Ну, раз ты ручаешься, ладно уж, выкрою как-нибудь тысчонку, – согласился Симэнь. – Я ведь поместье перестраиваю. Большей суммой не располагаю.
Когда Симэнь развязал, наконец, язык, Ин Боцзюэ продолжал:
– Если совсем нет серебра, может, пятьсот лянов товарами отпустишь? Полторы и выйдет. Они медяка не возьмут, не беспокойся.
– Пусть только обманут – я на них управу найду! – пригрозил Симэнь. – И предупреждаю тебя, брат: денег дам, пусть барышничают, только чтоб моим именем не прикрывались. А дойдут до меня такие слухи, в тюрьме сгною.
– Что ты, брат! Какие могут быть разговоры! – заверил его Ин Боцзюэ. – Говорят, управляющий от своих прав не отказывается. Если твой авторитет на пользу дела пойдет, это одно, ну, а во вред – как тогда быть? Успокойся, брат! Что случится, я буду в ответе. Стало быть, договорились? Ну, завтра их пришлю.
– Нет, завтра у меня дела, – ответил Симэнь. – Пусть лучше послезавтра приходят.
Ин Боцзюэ ушел.
Симэнь велел Дайаню седлать коня, а сам закрыл глаза пылезащитной повязкой.
– Цитун ушел? – спросил он.
– Вернулся, – отвечал Дайань. – Он уж успел за хлыстом сбегать.
Симэнь сел на коня и направился в Кожевенный переулок.
Между тем брат Хань Даого, Хань Второй, по кличке Шулер, проигрался, все с себя спустил и, как на грех, отправился к Ван Шестой с намерением выпить.
– Невестушка, – обратился он к Ван, извлекая из рукава связку колбасок, – раз уж брата нет, не распить ли нам тобой кувшинчик?
Ван было не до деверя. Она ждала Симэня, и старая Фэн уж хлопотала у нее на кухне.
– Не буду я пить, – отказалась она. – Если хочешь, ступай и пей. Тебе никто не мешает. И зачем ты ходишь, когда брат в отъезде? Мало тебе той истории?
Шулер вытаращил глаза, но уходить не собирался.
– А это у тебя откуда, невестушка? – спросил он, заметив под столом кувшин с белой головкой, опоясанный красной наклейкой. – А ну-ка, подогрей. Не одной же тебе наслаждаться!
– Не трогай! – крикнула Ван. – Это от батюшки прислали. Воротится муж, тогда и разопьем.
– Чего его ждать? – не унимался деверь. – Будь оно от самого государя императора, все равно пропущу чарочку.
Он принялся было отбивать сургуч, но тут к нему подбежала Ван, выхватила кувшин и унесла в комнату. А Хань растянулся на полу и никак не мог встать на ноги.
– Потаскуха проклятая! – охваченный гневом, заругался он. – Я тебя по-хорошему навестить зашел. Закуски принес. Одна, думаю, невестка, скучает. Выпьем по чарочке. А ты вон как встречаешь? Повалила и хоть бы хны. Богатого хахаля завела, я не нужен стал, от меня отделаться хочешь? На, ругай, поноси, бей, потаскуха, стертый медяк! Но смотри, лучше мне на глаза не попадайся: занесу кинжал белый, а выдерну – красный станет.
От угрозы Ван Шестая так и вспыхнула. Багровый румянец разлился по всему ее лицу. Она схватила валек и давай им бить деверя, приговаривая:
– Ах ты, негодяй! Чтоб тебе с голоду подохнуть! Нализался и к невестке бушевать? Пощады не жди!
– Потаскуха! – бормотал обозленный Хань, унося ноги от невестки.
Тут-то, у ворот, его и заметил подъехавший верхом Симэнь.
– Кто это? – спросил он.
– Известно кто! – отвечала Ван. – Деверек мой. Знает, что мужа нет, проигрался и пьяный меня позорить приходил. Бывало, ему от мужа доставалось.
Хань Шулер улетучился, как дым.
– Ах, попрошайка! Чтоб ему ни дна ни покрышки! – бранился Симэнь. – Погоди, его у меня в управе научат почтительному обращению.
– Он вам, батюшка, только настроение испортил, – сокрушалась Ван.
– Ты ничего не понимаешь, таким поблажек давать нельзя.
– Вы правы, батюшка. Говорят, добрых обманывают, а милосердных губят.
Она провела гостя в приемную и предложила присаживаться. Симэнь велел Цитуну отвести коня и позвал Дайаня: