Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Тетушка Сюэ достала запечатанное послание Цзинцзи и вручила его Цзиньлянь. Та разорвала конверт, но вместо письма нашла романс на мотив «Туфелек алый узор»:
«Я варварами окружен, Сгораю в их огне, Под Голубым мостом [23]сражен Волной, лежу на дне. Молва вольна, как ветра шум — Предвестница беды, И, пусть я больше не грешу, — НеМилостивой государыне сестрице Шестой от Цзинцзи с нижайшим поклоном».
Цзиньлянь прочитала послание и спрятала его в рукав.
– Он ждет ответа, — сказала Сюэ. — Черкнули бы несколько слов, а то не поверит, что передала.
Цзиньлянь велела горничной угостить тетушку Сюэ вином, а сама удалилась в спальню. Наконец, она вынесла белый шелковый платок и золотое кольцо. На платке был написан романс. Он гласил:
Ради тебя я в страхе жила, Ради тебя нарушен обет. Мне без тебя и жизнь не мила, Мне без тебя радости нет. Из-за тебя румяна в окно Брошу, скорбя; отвергну совет, Губит меня холопка давно, Гибну, любя от боли и бед.Цзиньлянь аккуратно сложила платок и протянула его тетушке Сюэ.
– Передай от меня поклон и пусть крепится, — наказала она. — А к дяде Чжану ходить — только ему надоедать. Нас же будет винить. Скажет, у тестя, мол, торгует, а у меня обедает. Подумает, что у нас уж и накормить нечем. Пусть лучше, как проголодается, возьмет денег в лавке да купит себе. С приказчиком поест. Скажи ему, если он будет дуться и не показываться в доме, то решат, что боится и совесть нечиста.
– Все скажу, — пообещала Сюэ.
Цзиньлянь наградила ее пятью цянями серебра и проводила.
Тетушка Сюэ направилась прямо в лавку. Разыскав Цзинцзи, она отвела его в сторону и передала сложенный платок.
– Матушка Пятая не велит вам серчать и дуться, — начала она. — Надо, говорит, в дом заходить. А у дяди Чжана она вам обедать не советует, чтобы не надоедать человеку. — Тут она показала Цзинцзи пять цяней и продолжала. — Это она мне дала. Я ведь от вас ничего не утаиваю. А то как встретитесь после долгой-то разлуки, скажет она вам про серебро, — не будешь знать, куда глаза деть.
– Не знаю, как мне тебя благодарить, мамаша, за все твои хлопоты, — проговорил Цзинцзи и отвесил Сюэ низкий поклон.
Тетушка уже пошла к себе, но вскоре вернулась.
– Чуть было не забыла сказать! — воскликнула она. — Дело-то какое! Только я от матушки Старшей, стало быть, вышла, посылает она мне вдогонку Сючунь. Хозяйка, говорит, просит зайти. Захожу. Вечером, говорит, приди забери Чуньмэй. Продать
– Тогда оставь ее пока у себя, матушка, — попросил Цзинцзи. — А я на днях к вам зайду, поговорю с ней.
С тем тетушка Сюэ и ушла.
Когда же настал вечер, и на небе взошел месяц, Сюэ и в самом деле явилась в покои Юэнян за Чуньмэй.
– Я ведь тебе за нее тогда шестнадцать лянов серебра заплатила, — без лишних слов заявила Юэнян. — За ту же цену и продаю. — и она обернулась к Сяоюй. — Ступай вели ей собраться. Да проследи, чтобы никаких вещей с собой не брала. Я ее без нарядов продаю.
Тетушка Сюэ проследовала к Цзиньлянь.
– Вот ведь как дело-то обернулось! — начала Сюэ. — Матушка Старшая велела мне сестрицу Чуньмэй забрать. Она, говорит, заодно с вами, дорогая вы моя, зло творила, любовника завела. Заломила прежнюю цену и ни в какую!
Услышала Цзиньлянь, что у нее отбирают горничную Чуньмэй, вытаращила глаза и остолбенела, будучи не в силах слова вымолвить. Глаза ее наполнились слезами.
– Мамаша! — воскликнула она, наконец. — Видишь, какие муки нам без мужа переживать приходится! А давно ль мы его хоронили! И уж отнимают у меня наперсницу. До чего ж она все-таки бессердечная, наша хозяйка! Нет у нее любви к человеку — одна самонадеянность. Вон у Ли Пинъэр сын и полутора лет не прожил да помер. А этот и оспой-то еще не болел. Кто знает, что ему уготовано? А она уж заносится — Небо затмила!
– Разве он оспой не переболел? — спросила Сюэ.
– Какое там! Ему года нет.
– А с сестрицей Чуньмэй батюшка, говорят, тоже ложе делил? — спросила Сюэ.
– Ложе делил!!! — воскликнула Цзиньлянь. — Да он ее на руках носил, берег пуще глаза. Она бывало слово скажет, а ему десять слышатся. Одно попросит, а он ей десять подносит. Он ее выше хозяйки дома ставил. Та бывало велит слуге десяток палок всыпать, а батюшка в угоду Чуньмэй пятью ограничится.
– Вот оно что! — протянула Сюэ. — Не права, значит, хозяйка. Раз хозяин так выделял и ублажал барышню, надо было разрешить ей взять с собой сундуки и корзины. А то и нарядов не возьми — нагая ступай. Так-то и перед соседями неловко.
– Так она тебе и сказала — пусть наряды оставит? — спрашивала Цзиньлянь.
– Ну да! Велела Сяоюй посмотреть, чтобы никаких нарядов не взяла.
Их разговор услыхала Чуньмэй, но даже слезинки не уронила.
– Ну зачем вы плачете, матушка? — обратилась она к плачущей хозяйке. — Я уйду, а вы потерпите. Не то себе хуже наделаете. Заболеете еще, а ходить будет некому. Я-то, ладно, и без нарядов обойдусь. Исстари повелось: настоящий мужчина не питается подаяньем, настоящая женщина не красуется в приданом.
В это время появилась Сяоюй.
– Матушка Пятая, хотите верьте, хотите нет, — обратилась она к Цзиньлянь. — Хозяйка моя все шиворот-навыворот делает. Ведь сколько лет вам верно служила сестрица Чуньмэй! Вы только хозяйке моей ничего не говорите. Достаньте, матушка, сестрицын сундук да выберите из нарядов что получше, а узел пусть тетушка Сюэ вынесет. У Чуньмэй хоть о вас память будет. Ведь сколько лет под одной крышей прожили!
– Какое у тебя доброе сердце, сестрица дорогая! — заметила Цзиньлянь.