Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Не прошло и двух дней, как он пожаловал опять. Чуньмэй он поднес два расшитых золотом платка и две пары шаровар, а тетушке Сюэ вернул ее подушки и дал на вино серебра.
Только они с Чуньмэй сели за стол, как заявился посланный хозяйкой Лайань.
– Что ж ты не отдаешь горничную, а? — торопил он Сюэ.
У ворот он заметил привязанного осла и по возвращении наябедничал Юэнян.
– А там, оказывается, и ваш зятюшка обретается, — проболтался он.
Гнев охватил Юэнян. Одного за другим посылала она слуг за свахой Сюэ, пока та не пришла, наконец, к ней.
– Взяла негодницу, рабское отродье, а теперь нынче да завтра? — укоряла ее Юэнян. — Почему ты ее до сих пор держишь, а? Или логово приготовила? Любовника заманиваешь? Денежки на ней нажить решила, да? Не хочешь продавать, верни ее мне сейчас же! Я мамашу Фэн попрошу. И твоей ноги чтобы у меня больше не было!
Выслушала ее обвинения тетушка Сюэ и пустила в ход все свое неистощимое красноречие. На то она и была сваха!
– О Небо, помилуйте! — запричитала она. — Напрасно вы на меня такой поклеп возводите, матушка! Да неужто я буду от себя счастье отгонять, а? Вы же, почтенная моя благодетельница, мне дело поручили. Так неужели я нарочно ее у себя держу? Да я вчера троим, наверно, сватала. Не берут — и все тут. Вы ведь, матушка, прежнюю цену запрашиваете, вам шестнадцать лянов отдай, а я сваха. Где мне такие деньги добыть?
– Слуга доложил, будто у тебя Чэнь с девкой пировал, — продолжала Юэнян.
– Ну и ну! — всплеснув руками, воскликнула Сюэ. — Чего не хватало! Так это ж совсем дело другое. Я еще в конце прошлого года заложила у вас на Львиной две пары подушек. Деньги я вернула, вот зятюшка и привозил мне подушки. Я пригласила было чаю попить, а он отказался. Тороплюсь, говорит, сел на осла и домой. Когда это он у меня пировал?! Ишь какой на язык проворный слуга-то ваш, матушка! Чего ведь нагородил!
Многословные заверения свахи заставили Юэнян умолкнуть.
– Я одного опасаюсь, — заключила она после долгой паузы, — как бы этот молодой человек не выкинул еще какую-нибудь штуку. С его прытью всего можно ожидать.
– Я ведь, матушка, не трехгодовалый ребенок! — продолжала оправдываться Сюэ. — Что ж я, не понимаю что ли! Могла ли я вас ослушаться, когда вы мне так строго наказали, матушка! Нет, он у меня долго не засиживался, когда подушки привез. Я говорю, даже от чаю отказался. Когда ему было с барышней видеться! Вам бы, матушка, лучше сперва разузнать, как было дело, а потом уж меня обвинять. Если же правду говорить, то я вам должна сообщить. Столичный воевода господин Чжоу намерен ее взять для продления рода, но дает только двенадцать лянов. Может, если согласится на тринадцать, уступить, а? Его сиятельство, скажу я вам, раньше бывали у вас на пирах и видали барышню. Она петь умеет и собой хороша. Вот почему и дает столько. А ведь она не девица. Другие таких денег не выложат.
Тут тетушка Сюэ и Юэнян окончательно договорились о цене.
На другой день утром сваха велела Чуньмэй собраться и принарядиться. Ее высокую прическу-тучу обильно украшали цветы из перьев зимородка и жемчуг. Одета она была в красную атласную кофту и голубую атласную юбку, на ногах красовались изящные туфельки с острыми-преострыми слегка загнутыми кверху носками. К дому начальника Чуньмэй несли в паланкине.
Увидел начальник румяную и нежную, стройную и красивую в изящных туфельках Чуньмэй и, довольный, что она так похорошела, выложил свахе слиток в пятьдесят лянов серебра.
Дома тетушка Сюэ отбила от слитка тринадцать лянов и отнесла их Юэнян.
– А это мне его сиятельство поднесли, — сказала она, показывая на серебро. — А вы, матушка, со мной не поделитесь?
Юэнян ничего не оставалось, как отвесить ей пять цяней. В итоге тетушка Сюэ прикарманила от этого сватовства тридцать семь с половиной лянов серебра. Вот так девять свах из десяти и наживают деньги.
Но перейдем к Чэнь Цзинцзи. Как узнал он, что Чуньмэй продана, не по себе ему стало. Тем более раздражало его то, что нельзя было пройти к Цзиньлянь. Юэнян под вечер обходила сама дом с фонарем и крепко-накрепко запирала ворота, а Цзиньлянь она вообще перестала замечать.
И вот однажды, когда хозяйка перед сном заперла внутренние ворота, Цзинцзи буквально рвал и метал, не зная на ком зло сорвать.
– Я в ваш дом зятем вошел, так что нечего меня нахлебником считать! — обрушился он на жену, Симэнь Старшую, обзывая ее шлюхой и потаскухой. — Сколько твой папаша забрал у меня золота и серебра, а? Сколько у вас моих корзин и сундуков с добром стоит?! Ты — моя жена. Вместо того чтобы чтить мужа и поддерживать, ты заявляешь, будто я вас объедаю, за ваш счет ем-пью. Не даром мне ваши хлеба достались!
Выслушивая ругань мужа, Симэнь Старшая только плакала.
Двадцать седьмого дня в одиннадцатой луне справляли рождение Мэн Юйлоу.
Она с самыми добрыми намерениями наказала Чуньхуну отнести в лавку вина, закусок и сладостей, желая угостить Цзинцзи и приказчика Фу, но ее удержала Юэнян.
– Не заслужил он того, негодник! — говорила она. — Нечего за ним ухаживать. Приказчику Фу — пожалуйста, но только не ему!
Юйлоу, однако, не послушалась хозяйки, Чуньхун пошел в лавку и поставил на прилавок большой кувшин вина. Цзинцзи этого показалось мало, и он велел Лайаню попросить еще.
– Не надо больше вина, зятюшка! Хватит и этого, — уговаривал Цзинцзи приказчик Фу. — Я больше пить не буду.
Но Цзинцзи и слышать не хотел. Он настаивал, чтобы Лайань шел за вином. Пока они торговались, Лайань вышел, но вскоре вернулся.
– Нет больше вина, — объявил он.
Полупьяный Цзинцзи продолжал свое, но Лайань и с места не сошел. Тогда Цзинцзи протянул ему серебра.
– Вот рабское отродье, разбойник! — заругался он. — Ты не очень гонор-то выказывай! Хозяйка меня терпеть не может, и ты, рабское отродье, туда же? Я для тебя тоже никто, да? Ему приказывают, а он ни с места. Я — зять в этом доме! И никого не объедаю! При батюшке такого не позволяли, а тут отвернулись. Замечать перестали, будто меня не существует. Отделаться от меня хотите? Теща слугам верит, а от меня отгораживается. На слугу, рабское отродье, она, видите ли, может положиться, а мне нет доверия. Ну да пусть делает как знает! Потерплю как-нибудь.
– Зятюшка, дорогой! — уговаривал его приказчик Фу. — Зачем так говорить! Кого им привечать, как не зятя! Должно быть, заняты они, а тебе кажется, будто нарочно не дают. Слугу и поругать не грех, но ведь и у стен есть уши. Скажут, вон, мол, зять до чего напился.
– Дружище! — прервал его Чэнь. — Ничего ты не понимаешь! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Теща моя ябедников слушает, а они поклеп на меня возводят. Ей кажется, я со всеми трахаюсь. А меня, что, не затрахали? Допустим, я со всеми бабами в доме переспал, так иди жалобу на меня властям подавай. Только там решат, что я с нею-то и жил, себя же опозорит, больше ничего. Нет, я первым делом с женой разведусь. Потом сам жалобу подам. Да не здешним властям, нет, в столицу Его Величества двору доклад составлю. Сколько они нашего золота и серебра присвоили, сколько сундуков и корзин с добром забрали! А ведь все эти ценности в связи с делом Ян Цзяня считаются награбленными и подлежат конфискации. Или моя теща захотела, чтобы у нее отобрали все дома и лавки, а женщин пустили с казенных торгов? Рыбу ловить я не собираюсь, но воду замутить постараюсь. Если у нее голова на плечах, она должна привечать зятя, как и прежде. Тогда жизнь пойдет своим чередом.