Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Ты выпил лишнего, зятюшка! — поняв, как далеко заходит Цзинцзи, заметил Фу. — Ведь Вану все трын-трава, когда во хмелю голова. Перестань! Не надо, не говори!
Цзинцзи уставился на приказчика.
– Ах ты, старый пес! — заругался он. — Выходит, я не дело говорю, разбойник? Я лишнего выпил? Я не твое пью! Какой бы я ни был, я зятем в этот дом вошел. А ты кто такой? Наемник! И ты от меня отделаться решил, да? Но я тебя, старого пса, заставлю угомониться. Что, довольно нагреб деньжат у тестя-то, да? Довольно, я тебя спрашиваю? И пьешь и ешь вдоволь. С ними в один голос запел? И тебе от меня отделаться захотелось? Торговлю в свои руки забрать мечтаешь. Ловчее будет мошну набивать. Погоди! Я и тебя в докладе не забуду. Придется и тебе с судьями познакомиться.
Когда разговор принял такой неприятный оборот, приказчик Фу, — а был он человек крайне трусливый, — поспешил одеться и незаметно улизнуть домой.
Слуга собрал посуду. Пока он относил ее в дальние покои, Цзинцзи растянулся на кане и крепко заснул. На том день и кончился.
А на следующий день рано утром приказчик Фу направился прямо в дальние покои, к Юэнян, которой со слезами на глазах поведал обо всем, что произошло накануне. Он намеревался уйти из лавки и передать хозяйке счета, но Юэнян стала уговаривать.
– Ступай и торгуй себе спокойно! — говорила она. — А на этого негодяя не обращай внимания. Это же дерьмо вонючее! Его надо дальше обходить. Когда на их дом беда свалилась, он к нам попросился. На время, мол, укрыться. У него, видите ли, какие-то драгоценности — золото да серебро захватили. Ну привезла с собой падчерица корзины и сундуки. Так это ж ее приданое! Отец его в Восточной столице укрылся, а нас от страху трястись заставил, ночи не спать. Ему самому-то лет семнадцать тогда было — еще молоко на губах не обсохло. Сказал бы спасибо тестю-то, что его все эти годы держал, к торговле, ко всякому делу приобщил. Выходит, крылья окрепли у птенца — решил за добро злом отплатить? Глупый малый! Как обидел! Вот бессовестный! Небо ему судья! А ты не беспокойся! Как торговал, так и торгуй. А на него не обращай внимания. Он еще опомнится — самому стыдно будет.
Так Юэнян успокоила приказчика, но не о том пойдет речь.
И надо ж было тому случиться! Как-то в закладной лавке толпился народ. Выкупали вещи. Тут с Сяогэ на руках вошла кормилица Жуи. Она принесла приказчику Фу чайник чаю и поставила его на стол. Сяогэ плакал. Тогда Чэнь Цзинцзи, полушутя-полувсерьез, при всем народе и говорит:
– Сыночек ты мой милый! Ну, не плачь, успокойся! — Цзинцзи обернулся к собравшимся и продолжал. — А сынок-то весь в меня! Стоило отцу слово сказать, и успокоился.
Покупатели так и остолбенели.
– Зятюшка! — заметила Жуи. — А поумнее ничего не придумали? Уж и младенца зацепили. Погодите, я вот матушке скажу.
Цзинцзи подбежал к кормилице и дал ей пинка.
– Ишь ты, неряха проклятая! — грубо заигрывая, ругался он. — Скажи только, попробуй. Дам под задницу, запоешь!
Жуи унесла Сяогэ в дальние покои и со слезами рассказала Юэнян, какие вещи о младенце говорит при всем народе Цзинцзи.
Не услышь такого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут как причесывалась она у зеркальца, так и застыла на месте, будучи не в силах слова вымолвить. Долго она так сидела, потом вдруг покачнулась и, потеряв сознание, упала на пол.
Только поглядите:
Был нанесен удар яшме с Цзинских гор [1] . Как жаль законную супругу Симэнь Цина! Подобно нежному цветку, она увяла, в зеркальце смотрясь. Старания весну продлить, увы, пропали понапрасну. Поблек ланит румянец. Пион напомнила молочный, упавший на красные перила. Безмолвны розоватые уста. Сравнится с Гуаньинь из Южноморья, кто в полном отрешении вся в медитацию погружена. В садике уютном накануне весенний ветер бушевал. Гнал по земле он порывом сорванный цвет абрикоса.
Испуганная Сяоюй стала скликать домашних. Юэнян подняли и посадили на кан. Сунь Сюээ забралась на кан и принялась отхаживать хозяйку. Долго она отпаивала ее имбирным настоем, пока Юэнян не пришла, наконец, в себя. Но гнев спирал ей дыхание, перехватывал горло. Она только всхлипывала, но не могла говорить.
Жуи рассказала Мэн Юйлоу и Сунь Сюээ, какие шутки насчет младенца позволял себе Цзинцзи.
– Я хотела его по-хорошему усовестить, — продолжала кормилица, — но он наскочил на меня и надавал пинков. Я тоже чуть в обморок не упала.
Когда Юэнян очнулась и все разошлись, Сунь Сюээ осталась присмотреть за хозяйкой.
– Не принимайте близко к сердцу! — успокаивала ее Сюээ. — А то хуже бы не было. Этого негодяя зло берет, оттого что Чуньмэй продали, а с потаскухой Пань встретиться не дают. Вот он и несет всякий вздор. Но коли вы начали, надо до конца доводить. Падчерица, раз она за ним замужем, — что поле проданное. Мы ей ничем особенно помочь не в силах. Кто лягушек разводит, тому бояться водянки не пристало. Но вот зачем этого негодника в доме держать? Надо будет завтра же заманить его сюда да палками наказать как следует, а потом из дома выгнать. Пусть к себе убирается. А там надо бы мамашу Ван позвать. Пусть она и потаскуху заберет, собачье дерьмо. Смутьянкой пришла, смутьянкой и уйдет. Просватает ее, в доме чище воздух будет. Ее тоже зря держать нечего. Тогда все заботы с плеч.
– А ты, пожалуй, права! — поддержала ее Юэнян.
На том и порешили.
На другой же день после обеда Юэнян собрала человек восемь служанок и жен слуг, дала кому палку, кому валек и велела до поры не показываться, а Лайаню наказала позвать Чэнь Цзинцзи. Пока слуга отвлекал его разговорами, внутренние ворота заперли.
Юэнян приказала зятю опуститься перед ней на колени.
– Будешь каяться? — допрашивала она.
Однако Цзинцзи не только не встал на колени, но держался непринужденно, как ни в чем не бывало, даже голову приподнял.
Тому свидетельством романс:
Разберемся-ка от печки: Тёща не держала свечки — Растрезвонила холопка. Тёще-госпоже неловко: Ей на нос зятёк открыто Вытряс дермеца корыто. В доме принят с давних пор, А болтает сущий вздор! «Объяснимся же сынок! — У хозяйки голос строг. — Это тестя вдовий дом, А не своднино гнездо, Ты устроил в нём погром, Чести верных вдов урон Мы должны хранить обет! От тебя — позор и вред, Похотливая вдова! Уж о ней бежит молва! Сучка не поднимет хвост — И кобель не всунет нос. Пёсью пару за забор! Надо вымести нам сор.» Отвечает зять ей злобно: «Заявилась теща-вобла! Высохла без мужика. Свою мерзость напоказ Выставишь — так даже черти Захотят скорейшей смерти. Облизнись на мой предмет — Налитой он, как атлет. Твой не выдержит он пост, Для другой он в полный рост! Вы, сестрички ароматны, Будут шалости приятны. Пустодырье не кой ляд! А в хозяйку вставим кляп. Её, вы, с палкой не шутите — Мои члены пощадите!» Тёща взвизгнула: «Лупите! В углях палки прокалите! На кол гада наколите! В дырку смрадную всадите! Справим мальчику пизду! На елду пора узду! Станет пидор-побирушка, Позабудет о былом. Снизу срежем побрякушки И подохнет бобылем!»