Цветы тянутся к солнцу
Шрифт:
Точно никто из них не знал, где это место. Поэтому, боясь проскочить мимо, то один, то другой из них иногда поднимались по склону и, подняв голову, осматривали дамбу.
— Ой! — вдруг вскрикнула Газиза и показала наверх, туда, где на склоне дамбы густо росли покрытые дорожной пылью сухие лопухи. — Что это, ребята?
Это была рука. Человеческая рука, свесившаяся с дамбы и крепко вцепившаяся в толстый ствол лопуха. Она резко выделялась на сером фоне увядшей травы и дорожной пыли. Та самая рука, которая вчера играючи подхватывала тяжелые поленья, та самая, которая полчаса назад была ловкой и теплой и так
Тысячи горьких мыслей пронеслись в маленьких головах ребят. Все то, что секунду назад казалось им интересной игрой: и люди, вчера копавшие окопы на берегу, и пушки, изрыгавшие длинные языки огня, и пули, свистевшие над берегом и над дамбой, — все это в одно мгновение превратилось в страшную правду войны и смерти, с которой они встретились здесь лицом к лицу.
Нет, война — это не игра. Война — это кровь, и смерть, и такие вот страшные потери. Давно ли этот сильный, веселый парень мечтал о тальянке? А вот он лежит, уткнувшись лицом в холодную землю, неподвижный, и никогда не улыбнется больше, и никогда не встанет, и не скажет больше ни слова.
Всего несколько шагов отделяли ребят от тела убитого гонца. Но как преодолеть эти несколько шагов?
— Ой, как страшно! — прошептала Газиза, пряча лицо в воротник бешмета.
Закира стояла молча, неподвижными глазами глядя на закоченевшую руку, вцепившуюся в ствол лопуха.
И Матали стоял неподвижно. Но внутри все в нем кипело. Ему было страшно. Страшно подойти к мертвому, страшно прикоснуться к его телу, страшно посмотреть в его навсегда закрывшиеся глаза. И в то же время в нем росла непреодолимая решимость: ведь не для прогулки бежали они сюда под градом пуль. Они бежали, чтобы встать на смену павшему бойцу и сделать то дело, которое не успел сделать боец. И он понял: сейчас, когда половина пути уже позади, он должен побороть страх, должен из голенища сапога убитого солдата достать бумагу и, что бы ни случилось, передать ее в руки кочегара шабановской фабрики дяди Митяя.
В то самое утро, когда пятеро ребят вышли из дворика Ханифы, спустился к подъезду своего дома и бай Гильметдин. Не любопытство выгнало бая из дома в этот ранний час. Его выгнала жадность. Бай решил осмотреть свои лавки на Ташаякской ярмарке. У лавок стояли сторожа, да в такое время и сторожам веры нет.
«Собьют замки, вышибут окна — и прощай мое добро, — думал бай. — Хозяйский глаз и над сторожем нужен…»
Заодно решил бай проехать к кремлю, посмотреть, как держатся юнкера, подбодрить укрывшихся за дровяными складами и за каменными стенами защитников старого — байских сынков и подпевал.
Экипаж стоял у подъезда. Хусаин, намотав вожжи на руки, сидел на козлах такой же, как всегда, только лицо у него сегодня было мрачное.
Бай Гильметдин грузно взобрался на сиденье и ласково похлопал возницу по спине.
— Трогай, ровесник, — сказал он. — Сперва на ярмарку поедем, посмотрим, как там холуи мое добро стерегут. Народ теперь подлый. Не все такие, как ты…
Хусаин не ответил. Он и вообще-то был неразговорчив, а сегодня говорить совсем не хотелось. Он молча тронул вожжи, и экипаж покатил, мягко приседая на рессорах.
«Вот тут и разберись, — думал он, в то же время внимательно следя за дорогой. — Вроде верно хозяин говорит: добро его, нажитое, присмотреть нужно. И Исхак тоже верно сказал: у бая сундуки от денег ломятся, а у него, у Хусаина, куска хлеба нет. А жизнь прожили рядом, и работал Хусаин побольше хозяина. Хозяйская жена в дорогих мехах ходит, у хозяйской дочки золотые браслеты на руках, а Фатыйха и Газиза чуть не голые бегают. Да где же она, Газиза-то, теперь? — вспомнил он. — Как вчера убежала, так и нет до сих пор. Говорит, к Ханифе пошла. А там, в Заречье, самые бои будут. Гильметдин-бай к кремлю поедет, юнкеров «подогревать», а юнкера по Заречью из пушек бьют. А он, Хусаин, хозяина везет. Выходит, против дочек он и против зятя, чья могила там, в Заречье. Вот тут и разберись…»
Приземистые каменные лавки бая Гильметдина на ярмарке стояли на месте. И замки на дверях были целы, и окна целы. Бай довольный. Не слезая с сиденья, сказал несколько слов сторожам и, тронув Хусаина, велел ехать к кремлю. На повороте к дамбе Гильметдин велел остановить лошадей возле красной церкви у семи дорог. Здесь то ли штаб был у юнкеров, то ли еще что. Только толстая дубовая дверь все время хлопала. Щеголеватые офицеры в золотых погонах, перетянутые ремнями, то входили туда, то выходили. Гильметдин-бай кряхтя сошел на тротуар и тоже вошел в дверь.
Хусаин прикинул, что придется долго стоять, отвел экипаж в сторону. Но оказалось, что он и тут не разобрался. Десяти минут не прошло, Гильметдин вышел, да не один, а вдвоем с сыном — офицером. Тот взмахнул белой перчаткой, подозвал Хусаина. Когда экипаж подъехал, офицер, кивнул отцу, на ходу вскочил на сиденье и приказал:
— На Адмиралтейскую дамбу! Да поскорее, слышишь?
Хусаин слегка ударил лошадей вожжами. Лошади приняли сразу и помчались крупной рысью, звонко стуча подковами по каменной мостовой.
Хусаин осмотрелся. Куда ни глянь, за всеми укрытиями притаились солдаты. Повсюду сверкали погоны юнкеров.
Один совсем молоденький бросился было к экипажу, но, увидев на сиденье офицера, взял под козырек и отпрянул в сторону.
«А ты-то куда? — зло подумал Хусаин. — Тебе в лапту играть в самый раз, а ты винтовкой машешь. Смял бы тебя, дурака, лошадьми, а отцу с матерью — слезы…»
И вдруг он увидел ребят. Две девочки и мальчик, поднявшись на дамбу, мчались наискосок, навстречу экипажу. Хусаин не увидел, он сердцем почувствовал, что это его дочка и внучка. Не раздумывая, он повернул экипаж в сторону бегущих ребят и вытянул ременным кнутом и без того бойко бежавших лошадей. Сытые лошади помчались галопом, копытами высекая искры из камней мостовой.
— Куда тебя шайтан несет? Стой, слышишь, стой, мерзавец! — крикнул офицер.
Но Хусаин ничего не слышал. Он гнал лошадей, яростно нахлестывая их кнутом.
Тогда офицер выхватил наган и выстрелил в воздух.
Солдаты, лежавшие за укрытиями, по-своему поняли этот выстрел. Защелкали затворы. Не целясь, не задумываясь, солдаты и юнкера открыли беглый огонь по берегу Казанки. В ответ и оттуда засвистели пули.
Круто осадив лошадей, Хусаин бросился к Газизе. И она, увидев отца, бросилась навстречу, кинулась было к нему и вдруг, вскрикнув, стала падать. Хусаин подхватил девочку, и горячая струйка крови потекла по его руке.