Да будем мы прощены
Шрифт:
– Доктор Гервин, определяющий лечение вашего брата, хотел бы прежде кратко переговорить с вами, а потом отвести вас к Джорджу. – Розенблатт вынимает напечатанное расписание и отдает мне. Потом еще одну бумагу – бланк отчета. – Если сможете, заполните это перед отъездом и оставьте на вахте. Всем отчетам присваивается балл, и нам за них начисляются очки – мили, которые можно использовать для поездок, скидки в магазинах, по другим услугам – в зависимости от балла. Я собрался на пробежку, – говорит он, глядя на Тесси. – Был бы рад взять с собой вашу собаку.
Я
– Спасибо, но пусть лучше она побудет со мной.
Я возвращаюсь в главное здание, где в небольшой комнате встречаюсь с доктором Гервином. Такое совершенно безличное стерилизованное помещение, где уместно было бы подписываться на членство в фитнес-клубе или подавать заявление в военно-морской флот. Мы пожимаем друг другу руки, и он тут же брызгает себе на свои ладони антисептиком.
– Мне, наверное, тоже следует, – говорю я, стараясь, чтобы звучало небрежно. Он толкает «Пюрелл» ко мне, я наполняю руки пеной и быстро потираю их одну о другую. – Чертовски забавно.
Гервин похож на Стива Мартина: черты лица слегка резиновые, но выражение его одно и то же, будто он изучил себя в зеркале и решил оставить вот это: вполне толерантная, но безучастная улыбка. Так лучше всего.
Он вытаскивает конверт из плотной бумаги и устраивается за небольшим столом.
– Когда вы впервые обратились к психиатру? – спрашивает он.
– Я?
– Ну да, вы.
– Я не обращался. И вроде бы как не собираюсь.
– Вам не кажется странным: прожить такую долгую жизнь и обойтись без помощи?
– Не кажется.
– Ну, пойдем дальше, – говорит Гервин. – Половая жизнь.
По его интонации не вполне понятно, утверждение это или вопрос.
– Да, – отвечаю я.
– Как бы вы ее описали? Какого оттенка?
– Ванильного.
– Секс вне основных отношений? – спрашивает он.
– Нет, – отвечаю я, гадая, насколько ему известны события, приведшие к этому моменту.
– Проститутки?
– Мы про меня или про Джорджа? – спрашиваю я. – Можете честно написать в этой графе: «Реакция враждебная». Я готов помочь брату, но у меня есть право на частную жизнь.
– Да, частная жизнь есть у нас у всех, – соглашается Гервин, и интонация у него понимающая. – Проститутки? – повторяет он.
– Нет, – отвечаю я. – Когда я говорю «частная жизнь», это значит, что с вами обсуждать ее я не хочу.
– Как бы вы описали свою эмоциональную жизнь?
– Таковой не имеется, – отвечаю я честно. В этой области я сильно завидую Никсону: он умел плакать, его даже можно было плаксой назвать. И часто он открыто рыдал, скорее даже всхлипывал. – Я стараюсь избегать эмоций.
– У каждого из нас свои методы, – говорит он. – Если с вами случится что-то такое, что вам не нравится, если с вами кто-то обойдется дурно, что вы будете делать?
– Буду делать вид, что этого не было.
Джорджа мы находим на теннисном корте. Автомат кидает в него мячи, а тренер кричит: «Замах, удар, проводка».
– У него сильный удар слева, – говорит доктор, глядя в окно.
– Всегда был, – отвечаю я.
После занятия меня приглашают встретиться с Джорджем в раздевалке. Гервин берет Тесси, и я вхожу. Джордж стоит голый под душем, обращаясь ко мне с намыленным лицом:
– Тесси с тобой?
– Здесь, за дверью. Сюда я ее заводить не стал, она кафель не любит. У тебя отлично получается слева, – говорю я, завязывая разговор. Черт его знает, о чем я должен с ним разговаривать.
– Врачи говорят, я поправляюсь.
– Это здорово.
Я успеваю мельком подумать, понимает ли он, что находится не в каком-то профилактории для высшего руководства, а за решеткой в сумасшедшем доме.
– Скоро на ужин, – говорит он. – Ты остаешься?
– Да, я сегодня и завтра здесь.
Это несколько странно все, будто на свое тело со стороны смотришь. Его врачи послали меня в раздевалку увидеться с ним, пока он голый и плавает в чем-то вроде послеигрового кайфа, как следует сдобренного лекарствами.
– Я тебя тут оставлю, одевайся, – говорю я, готовясь выйти. Выхожу и встречаю Гервина, который передает мне поводок. С ним еще Розенблатт и тренер по теннису, они стоят и говорят друг другу, как это хорошо, что Джордж «снова в игре».
Когда из раздевалки выходит Джордж, Тесси, завидев его, изо всех сил натягивает поводок. Джордж приседает перед ней, отклячив задницу и расставив руки, – игровая стойка. Собака ведет себя возбужденно, но подозрительно-осторожно. Джордж валится на траву, начинает кататься на спине, болтая руками и ногами в воздухе. Собака ведет себя так, будто рада его видеть, но знает, что он псих. У меня отношение такое же: настороженно-оптимистическое.
– Умница, – говорю я собаке.
По дороге в столовую кто-то из обслуги берет Тесси и уводит – «на то время, пока вы будете есть».
Джордж оборачивается ко мне:
– Ты постарел.
– Со мной произошел небольшой несчастный случай.
– Так он же со всеми произошел.
– Со мной еще один. После того первого.
Вслед за нами в столовую входят Розенблатт, Гервин и тренер по теннису.
Мы рассаживаемся. Я кладу под себя папку-гармошку, которую привез из дому и тут всюду таскаю с собой. Официант спрашивает, кому из нас «ягодный взрыв». Они все поднимают руки.
– А вам да или нет? – спрашивает тренер, глядя на меня.
– А что такое «ягодный взрыв»?
– Красно-зеленый молочный коктейль, богат антиоксидантами, с добавкой «омега-три», – отвечает он на автомате.
– Тогда и мне, – говорю я.
– Батончик какой? – спрашивает Джордж.
– «Тоффи-мока-мушкетер».
Жаль, что я не знаю языка, на котором они говорят.
– Мне стейк, – говорю я.
– У нас вегетарианский стол, – отвечает официант. – Могу вам сейтан в петрушечном соусе принести. Говорят, что по вкусу как телятина.