Да будем мы прощены
Шрифт:
«Кампус» укомплектован боулингом, площадками для гольфа и теннисными кортами. Всего этого достаточно, чтобы безумие начало выглядеть заманчивым. Тесси экскурсия нравится, она неоднократно писает и какает. Заканчивает экскурсию Розенблатт возле участка территории, несколько выпадающего из общего стиля: длинное низкое здание, похожее на охотничий отель в глубинке.
– Это здание у нас используется для различных целей, в частности, как жилище для наших гостей. Если вам покажется, что охрана слишком интенсивна, то это так и есть. У нас сейчас находится один бывший кандидат в президенты,
– Интересно, – отвечаю я.
– Мы лечим самые разные случаи.
– А проигрыш выборов – тоже ваш случай?
– Это достаточно большой стресс, а про нас известно, что мы умеем работать с клиентами из высших сфер. Наша отдаленность от цивилизации, малая текучесть кадров, частный аэропорт в пятнадцати минутах езды – аргументы в нашу пользу. Несколько лет назад у нас лечился один из известнейших киноактеров. У него после подтяжки возникла инфекция, и в конце концов лицо стало совершенно другим. Он чуть окончательно не лишился рассудка.
– И как же вы его лечили?
– Уговорили отрастить бороду и носить до тех пор, пока не привыкнет, – говорит он так, будто сообщает нечто совершенно очевидное.
Розенблатт отпирает двери и заводит меня в помещение, будто спроектированное марсианином, читавшим переводные книги по американской истории: все красное, белое или синее. Или коричневое. Все здесь сговорилось выглядеть стопроцентно янковским, норманно-рокуэлловым, полезным для здоровья. Мебель деревянная, «Этан Аллен», стопроцентно американского производства. Стиль этот лучше всего описывается как «колониальный», но я бы его обозначил как «безопасный» и «вневременной». Плечики не снимаются с перекладины в шкафу, на стене электрические часы на батарейках, у всех ламп наверху шнуры очень короткие. На тумбочке – корзиночка с двумя бутылками воды, белковым батончиком и горсткой сушеных ягод – на случай, если придется перейти в режим выживания. Ироническим противоядием к этой поддельной домашности над дверью нависает красно-белая подсвеченная надпись «ВЫХОД». Все это – флешбек, воспоминание об Америке, которой никогда не было, Америке мечты героев фильма «Приключения Оззи и Харриет». На ночном столике рядом с кроватью – блокнот с логотипом заведения, прекрасный подарок для собирателей сувениров подобного рода.
Я вспоминаю мебель Никсона. Любимый диванчик коричневого бархата, на котором Никсон любил вздремнуть после ленча в «личном» офисе в старом здании администрации президента, за углом от Белого дома. Вспоминаю «вильсоновский» письменный стол, который Никсон попросил поставить в Овальный кабинет, думая, что им пользовался президент Вудро Вильсон, а получил он тот стол, что принадлежал бывшему вице-президенту Гарри Вильсону и в который по поручению Никсона в семьдесят первом году установили пять записывающих устройств. Этот стол, вернувшийся сейчас туда, где был раньше, в кабинет вице-президента в Капитолии, с тех пор служил Уолтеру Мондейлу, Джорджу Бушу, Дэну Куэйлу, Алу Гору, Дику Чейни и Джо Байдену. Понятия не имею, что случилось с «жучками», которые передавали информацию из стола в старую гардеробную в подвале Белого дома. Я оглядываю номер мотеля и думаю о насекомых всех видов, от «жучков» и до клопов. Последнее время в новостях говорят об эпидемическом росте количества последних.
– Супружеские визиты дозволены? – спрашиваю я.
– Это решает врач, – отвечает доктор Розенблатт, забыв, что врач – это он и есть.
Отметив, что в номере нет телевизора, я спрашиваю:
– А у Джорджа телевизор есть?
– В кампус телевизоры не допускаются. Но по пятницам у нас показывают кино.
– Дома у него телевизор в каждой комнате. Одиночество ему невыносимо. Даже в туалете ему нужно, чтобы с ним кто-то говорил. Вы знаете, что он руководил телесетью?
Розенблатт кивает.
Я продолжаю рассказывать о Джордже, все более воодушевляясь.
– Он изменил лицо телевидения. Джордж, и только Джордж создал такие программы, как «Твоя хреновая жизнь» и «Войны у холодильника», «На дороге – своя дорога», «Врачи без белых халатов». – Розенблатт, похоже, перестал слушать, и потому я вбрасываю пару названий, состряпанных на месте для проверки, вроде «Чем лечь с женой, так лучше лечь в могилу», – и Розенблатт механически кивает. – Вы не особенно увлекаетесь телевизором? – спрашиваю я.
– У меня его нет, – отвечает он. – И не было никогда. Хочешь стакан воды?
Это к Тесси.
– Теория «стакана воды» не про нее, ей бы практику миски, – отвечаю я, не сразу перестав придумывать названия. Отстегиваю поводок и начинаю доставать миску. Тесси тем временем находит туалет и долго, с удовольствием пьет из унитаза. – Так где вы медицину изучали?
– В Гарварде, – отвечает он.
– А здесь как оказались?
– Я специалист по электрошоку, – говорит Розенблатт. – Еще в школе лечил кота от приступов тревоги домашней электрошоковой установкой, которую с тех пор применяют в странах третьего мира.
– Там, в третьем мире, много случаев тревожности у котов?
– У людей, – поясняет он.
– Я и не знал, что электрошок до сих пор применяется.
– Он весьма популярен, – отвечает Розенблатт. – Триумфально вернулся после нескольких успешных случаев лечения лекарственно-устойчивой депрессии.
Что-то в голосе Розенблатта, произносящего «лечение лекарственно-устойчивой депрессии», мне напоминает рекламный ролик стирального порошка, когда этот порошок на глазах изумленной публики удаляет травяное пятно с джинсового колена. Теперь у меня электрошок и «Тайд» неразрывно друг с другом связаны.
– Понятия не имел, – говорю я. (И я действительно думал, что он всюду запрещен как антигуманный и, возможно, жестокий.) – Кстати, сколько стоит пребывание здесь?
– У вашего брата очень хорошая страховка.
– Насколько хорошая?
– Насколько есть.
– Куда отсюда уходят люди после, как бы сказать, окончания?
– Кто в другие программы пребывания, кто в переходные учреждения, а некоторые – домой.
– А в тюрьму – никто?
– Похоже, вы несколько сердитесь на брата.
– Есть малость.
– И хотели бы, чтобы он был наказан.
– Не думаю, что его можно наказать. Во всяком случае, так говорила моя мать.
– Правда?
– Да. Она часто говорила: «У твоего брата интересное свойство. Он может творить что хочет, потому что если его попытаешься наказать, ему плевать».
– Интересно. И вы думаете, это правда?
Я киваю.
– Он мало что воспринимает эмоционально, – говорю я. – Кстати, когда мы с Джорджем увидимся?
Я смотрю на часы – половина шестого.