Дагор
Шрифт:
– Да, - коротко кивнула Мэри.
Он искоса поглядел на нее. Сильная женщина, дочь трущоб, привыкшая к грубой работе…
– Вчера ночью, - напомнил он, - погибла женщина.
– Это лес, - сказала она, - морок. Здесь легко умереть. Мы выйдем отсюда, и все закончится. Он будет вспоминать о ней… иногда. Пусть.
– Смерть нельзя отменить, - сказал он.
– Он любил ее, и она погибла. Кто убил ее, Мэри?
– Что?
Боже мой, какие у нее сильные руки! Какие крепкие, широкие плечи.
– Ну, - сказал
Она больше не сидела неподвижно. Она вскочила. Крепкая, коренастая женщина, способная вытащить человека из горящего госпитального барака.
– Вы думаете… я? Нет!
– В самом деле?
– кротко спросил он.
– Багровые следы, а шея у нее такая белая. Я бредил в лихорадке, а Арчи спал, так, Мэри? Он не видел, как ты поднялась и пошла за ней.
– Нет! Нет!
– она выталкивала слова сквозь стиснутые зубы.
– Я спала! Я ничего не слышала! Это они, они!
– Ну да, - он отвел глаза, потому что смотреть на нее было невыносимо.
– Маленькие люди, да? Или большие люди с белыми глазами? Покойники с болот? Обезьяны?
– каждый раз он тихо качал головой, словно опровергая собственные слова.
– Я не верю в них, Мэри. Злу вовсе не надо принимать чье-то обличье, чтобы ударить исподтишка.
Теперь она дрожала всем телом. «Оленек, - подумал он, - маленькое, хрупкое создание, разве что из пасти торчат клыки, будто у хищного зверя. Интересно, чем питаются эти оленьки? Мышами? Водяными крысами? Кем-то еще более беззащитным, более слабым, кем-то, у кого нет клыков или есть, но совсем маленькие».
– Я видела их, видела, отец Игнасио, клянусь, они шли за нами, идут за нами, черные, страшные, это они, они!
– Никто не видел их, кроме тебя, Мэри. Только ты.
– Богом клянусь!
– Не клянись Богом, Мэри, - он поднялся на ноги. Она была немногим ниже его. Он что же, умалился за время странствий по лесу?
– Больше - нет. А теперь слушай. Ты пойдешь со мной. Вернешься в монастырь. Я напишу письмо настоятельнице. И это все, что я могу для тебя сделать.
– Но я…
– А теперь ступай. Позови Арчи. И замкни свои уста, слышишь, ты… просто скажи ему: пора собираться.
Она побежала к деревьям на краю поляны, оглядываясь через плечо. Он покачал головой и, наклонившись, стал разбирать скудные пожитки.
– Мы скоро выйдем из леса, - сказал молодой человек.
– Я чувствую.
– Надеюсь, - отец Игнасио покачал головой. Особых изменений он не видел, впрочем… - вон там, да.
– Заросшая вырубка. Какое… какое облегчение, отец Игнасио, этот кошмар позади, и мы… - голос его упал до шепота.
– Отец, что вы сказали Мэри? Она больше не хочет со мной говорить. И мне не нравится, как она смотрит.
– Я сказал ей, что она вернется со мной в монастырь, - сухо изрек отец Игнасио.
– И прошу вас больше не говорить об этом. Ни с ней. Ни со мной.
– Но я только…
– Я не желаю это обсуждать, Арчи.
– Но я обязан. Она…
Юноша обернулся к Мэри, и на его лице, точно в зеркале, отразился чужой ужас.
Мэри открыла рот. Она пыталась крикнуть, но изо рта ее вырывались только бессмысленные кудахчущие звуки. Дрожащей рукой она указывала куда-то вперед, туда, где за вырубкой, поросшей желтыми цветами, раскачивались ветви.
– Мэри!
– молодой человек повернулся к ней, схватил за плечи.
– Мэри!
Она молчала, оседая в его руках, точно фигурка из воска, зрачки ушли под лоб, видны были лишь закатившиеся белки.
– Мэри, что там? Что ты увидела?
Она тоненько взвизгнула и лишилась чувств. Отец Игнасио с ужасом увидел, как на юбке ее расплывается мокрое пятно.
– Мэри!
Арчи положил ее, ставшую неожиданно тяжелой, на землю и снял с плеча карабин. Отец Игнасио следил за вороненым стволом - право-лево, право-лево.
Систола-диастола, систола-диастола.
– Ты слышал что-нибудь?
– спросил он Арчи шепотом. Тот покачал головой.
– Ничего. Только бабочки.
– Бабочки…
Он всматривался в переплетение ветвей: пятна, пятна… некоторые двигаются, некоторые нет… мессмерическое движение пятен, от которого кружится голова. Теплый хаос, откуда прорастает безумие.
– Нет. Ничего. Что ты видела, Мэри? Мэри! Что с ней, отец Иг-насио, что с ней?
– Она мертва, - медленно сказал отец Игнасио, склонившись над девушкой.
– Мертва? Но как же? Почему?
Отец Игнасио поднял голову и поглядел в лицо молодому человеку выцветшими глазами в ободках воспаленных век.
– От страха, я полагаю, - сказал он.
Арчи опустился на корточки и протянул было дрожащие пальцы к бледному лицу, но отец Игнасио оттолкнул его с такой яростью, словно прикосновение этих пальцев несло с собой опасность. Они так и сидели рядом молча, а солнце все ползло по небу, невидимое сквозь кроны, и лишь свет вокруг менялся с золотистого на розовый, а потом на багряный.
Отец Игнасио поймал себя на том, что гладит высохшей узловатой рукой лежащую у него на коленях растрепанную голову.
– Бедная, - сказал он тихо, - бедная девочка.
Арчи пошевелился. Заходящее солнце било ему в спину, и светлые волосы, казалось, были обведены огненным ореолом.
– Кого она увидела, как вы думаете?
– жалобно спросил он.
– Себя, - ответил отец Игнасио, - тебя. Нас.
– Вы хотите сказать, за нами никто не шел? Никто нас не преследовал?
– Никто. Только мы. Только мы одни. Отец Игнасио помолчал.