Далеко ли до Сайгатки?
Шрифт:
— Ты… что? — даже не рассердилась увлечённая работой девочка.
— А ничего.
Мамай перевалился на бок.
— Эй, бригадир, так и будем весь день в грязи рыться? — с вызовом крикнул он Вадиму.
— Да. Так и будем. Ты, Женя, сам должен понимать, не маленький. — Вадимка обтёр розовый потный лоб и громко чихнул. — Ещё вон сколько осталось!
Мамай потянулся, пнул ногой корзину, со звоном отшвырнул ведро. Лицо у него было синее и злое.
От крайней борозды к нему шла Ольга Васильевна.
— Голиков, опять ты от работы отлыниваешь?
— А что я, крот, в земле рыться?
— Да, крот! Надо же к зиме готовиться. Для тебя же!
— Для меня? Вся эта картошка? — Мамай даже развеселился. — Да с меня одной корзины за глаза… А тут… — Он обвёл рукой.
— Оставьте его, Ольга Васильевна! — крикнул из соседней бригады Сергей Никанорович. — Не хочет, не надо. И без него справимся.
Мамай сразу же повернулся к Ольге Васильевне спиной.
— Ты что, значит, совсем больше не будешь работать?
— У меня руки не владеют, замёрзли… — плаксиво, но с издёвкой протянул он.
— А ты бы побольше на земле лежал. Хорошо. Тогда сию же минуту уходи с поля домой. Слышишь? И грейся там.
— Ну и что ж, испугали. И уйду!
Мальчишки на соседних бороздах слушали уже с любопытством и скрытой завистью — устали все здорово.
А Мамай, вскочив, упрямо нахлобучив на глаза шапку и переваливаясь, побрёл к дороге. Ребята молча провожали его глазами. Когда он поравнялся с последней бороздой, вдоль первой легли ещё пять человек. Остальные тоже кое-где перестали рыть.
— Ребята! — громко крикнула Ольга Васильевна. — Кто не хочет больше работать, пусть уходит вместе с Голиковым! Я разрешаю. Пожалуйста, уходите. И ты, и ты, и ты…
Лежащие на борозде мальчишки переглянулись недоуменно — Ольга Васильевна говорила совершенно спокойно, даже весело. Кто-то поднялся неторопливо, взял валявшуюся кепку. Вот и второй, воровато оглянувшись, потянулся за Мамаем…
— Но тогда вы должны вместо себя прислать сюда малышей. И предупредить дежурных по кухне, что мы остаёмся здесь до позднего вечера, а если понадобится — и на всю ночь. Картошку надо выбрать сегодня же: если выпадет большой снег, она помёрзнет!
На минуту в поле стало тихо.
Теперь уже все прекратили работу и со жгучим любопытством следили за удалявшимся вразвалочку Мамаем, за теми, кто собирался следовать за ним. А они вставали с земли поёживаясь, медленно, точно взгляды товарищей пригибали их обратно.
— Не уйдём мы… Не надо сюда малышей… — тихо сказал наконец один.
И всё поле точно вздохнуло. Снова зашевелились между бороздами тёмные спины, полетели в корзины скользкие картофелины. Девочки, встав цепью, как по конвейеру, передавали друг дружке полные вёдра.
На следующий день к вечеру подморозило совсем.
Накануне ребята вернулись промокшие, усталые, голодные, как волки, но весёлые. С Мамаем все, точно сговорившись, избегали встречаться глазами. Один Вадимка на правах бригадира, жалея Мамая (он видел, Женьку самого скребут по сердцу кошки!), заговаривал с ним. Но Мамай так цыкнул: «Отстань, очкарик, и без тебя тошно!» — что
Мамай стоял одиноко в коридоре у окна. Темнело. Во дворе сгружали дрова. Круглые светлые поленья со звоном падали на подмёрзшую землю и отскакивали от неё. Звук при этом получался такой, как будто стреляли зенитки. Вот на крыльцо выскочил Алёша Красильников с колуном в руке, кто-то с Сергеем Никаноровичем покатил к забору большое коричневое бревно. Приволокли тачку, и Валентина Ивановна в тулупе и мужских калошах прошлёпала через двор в кухню. Мамай прислонился к окну и запел:
Ветер чёрную тучу метёт,Знать, осталось мне жить недолго,А внизу под обрывом течётГолубая свободная Волга!..В спальне мальчишек было непривычно пусто. Топчаны с белыми подушками делали её похожей на больничную палату. У окна лежал закрытый до подбородка одеялом Вадим.
— Ты это почему ужинать не идёшь? — тихо и строго спросил он Мамая и поправил рукой забинтованное горло.
— А сам чего не идёшь?
— Я же не могу, ты видишь. Мне сюда принесут. Шёл бы лучше.
— Помалкивай, очкарик, совсем расхрипишься! — беззлобно ответил Мамай.
Ему постыло здесь, в Тайжинке, всё: топчаны, покрытые серыми одеялами, топот ног по коридору, унылые тучи…
— Во-первых, я не очкарик. А во-вторых, у нас сегодня пироги с капустой, — ещё строже сказал Вадимка.
— Думаешь пирогами меня задобрить?
— А зачем мне тебя задабривать? Просто дедушке тебя разыскивать на ужин придётся.
— Ну и помалкивай.
Мамай навалился грудью на подоконник и во всё горло заорал:
А внизу под обрывом течётГолубая свободная Волга!..Вспомнились вдруг Москва, дом, отец с матерью… Как они баловали его! Выполняли каждое желание: перед самой войной купили велосипед, фотоаппарат, обещали свезти к морю — и всё только за то, что перешёл в шестой класс… А здесь? Вчера картошка, сегодня дрова, завтра дежурство на кухне. Скука, скука…
Во двор ввалились девчонки с кошёлками. После обеда их всех послали в лес за рябиной. Мамаю сразу до оскомины захотелось погрызть хрустких, сладких от мороза ягод! Побыть на воле, у реки…
Он отошёл от окна, сдёрнул с гвоздя ушанку, напялил пальто.
— Куда это ты одетый идёшь? — удивился Вадим.
— Да что ты ко мне привязался? «Куда, куда»… На кудыкины горы!
— Ты говоришь глупости. Кудыкиных гор здесь нет. Опять моему дедушке тебя потом разыскивать? Да?
— Нечего меня разыскивать! Никому я не нужен! — с сердцем ответил Мамай и рванул дверь.
В коридоре по грязным половицам гулял ветер.
— Голиков, Женька, вернись! — тонко прокричал из спальни Вадим. — Мамай, слышишь?